Джейс нервничал. Нет, для любого другого, тому, кто не знал его так хорошо, все было как всегда: спокойный, доброжелательный начальник госпиталя, который, как бы не было туго, всегда находил время на то, чтобы решить чью-то “сверхсрочную” проблему, подменить заболевшего или загулявшего коллегу, вникнуть в детали смет и отчетов. Но Мэю было очевидно - его учитель изрядно нервничал.

Чуть резче движения, которыми он растирает дезинфект-гель по рукам после очередной плановой операции. Чуть глубже едва заметная складка между бровей - кто там смотрит на край его повязки, ничего же не видно толком на лице у этих миралук никогда. Какой-то едва уловимый  отзвук печали и обреченности в голосе, едва заметная усталость и нервозность в интонациях. Джейс нервничал и изо всех сил пытался скрыть это от окружающих.

На любого другого обитателя базы на индексной луне, которую в просторечии все называли Госпиталем, Мэй спокойно бы забил свой самый большой ретрактор. Но Джейс… он был особенным. Всегда особенным. Так что лейтенант медслужбы армии Республики, сенаторский сын на вольном выпасе Джебедайя Мэйлори Рейнхардт понаблюдал за этой нервозностью некоторое время, а потом, в процессе постоперационной подготовки больного - сложный перелом позвоночника, три месяца бакта-ванн, двенадцать синтетических стяжек, но ни одного импланта, все позвонки удалось сохранить - задал внезапный и прямой вопрос:

- У нас проблемы, шеф?

Джейс едва не выронил скин-степлер, которым вот уже десять минут кропотливо обрабатывал мелкие порезы, оставшиеся после хирургического вмешательства. Беззвучно выругался и, в нарушение собственных принципов - ответил, не поворачивая головы к собеседнику:

- С чего ты взял, Мэй? У нас все штатно. Никаких проблем.
-  А какого хатта ты тогда ходишь последнюю неделю как в воду опущенный? Кому-то другому ты можешь попробовать скормить эту версию, дорогой мой учитель, но точно не мне. Что случилось?

Джейс, твердой - о, эта твердость потребовала немалых сил! - рукой закончил свою манипуляцию и, задав дроиду программу - начальный этап заживления, подготовка к погружению в бакту - с глубоким и каким-то совершенно несчастным вздохом раскололся:

- Нам срезают ассигнования на “синие нашивки”.

Угольно-черная бровь Мэя поднялась и изогнулась в немом вопросе. Ее же обладатель на мгновение замер, прекратив упаковку инструментария в стерилизатор. Склонил голову - полное, абсолютное внимание к словам собеседника отражалось в этот миг на его живом и очень подвижном лице. Джейс вздохнул еще раз, и даже через маску этот вздох слышался как очень-очень глубокий и очень-очень обреченный.

- Я… я оперировал мейстру Иннельду. И… сломал ей ноготь.

Бровь взлетела так высоко, что казалось - еще немного и она сольется с упрятанной под шапочкой стриженой шевелюрой. Ее товарка немногим отстала, всем своим изломом вопрошая: “И с каких это пор девушек по вызову, пусть и баснословно дорогих, зовут мейстрами? И с каких это пор оные мейстры по вызову влияют на формирование военных бюджетов?”

- Ноготь?
- Ноготь, - на Джейса было жалко смотреть: в нем словно что-то надломилось и перегорело. Тусклая серая фигурка в ярко-голубом халате и такой же шапочке. Даже нарисованная на его повязке смеющаяся рожица, казалось, потускнела и выцвела.  Брови Мэя на одно краткое мгновение сошлись вместе, но уже секунду спустя лицо его цвело нежнейшей и дружелюбнейшей из улыбок.

- Ты сломал почтенной мейстре ноготь и…?
- И она добилась, чтобы ее не менее почтенный патрон поставил на голосование резолюцию о снижении расходов на экспериментальные медицинские программы. А наши “синие нашивки”, если ты помнишь, как раз такая программа и есть.

Улыбка Мэя стала еще нежнее, еще добрее и лучезарнее. Он отлично все помнил - ведь именно он через третьи руки протащил оформленную им же из расстроенных пожеланий Джейса (“они же… им же никто не помогает! А они такие же живые, разумные, как и те, кто выше чином! Почему простые пехотинцы не могут получать такое же лечение, как и все эти навороченные пилоты и наводчики?!”) программу в Сенат. Именно он через все те же третьи руки - не занимай у отца ни-че-го, ты никогда,  никогда не расплатишься - добился принятия этого пункта бюджета, именно он оформлял денежные потоки через свои каналы, так, чтобы ни одна гизка из ворующих интендантских не посмела даже посмотреть на эти средства. И вот теперь, когда программа уже год  как была на ходу и даже - внезапно - доказала свою эффективность, какая-то “мейстра” сломала все. В отместку за ноготь, который, скорее всего, даже натуральным не был.

- Не беспокойся, Джейс, - голос Мэя был мягче пуха, глаже шелка. Джейс, заслышав эти нотки, как-то резко и испуганно вскинул голову, внимательно оглядывая своего ученика. Тот улыбался, светло и безмятежно, так, словно ему сейчас сообщили самую радостную в мире новость. - Я уверен, что смогу уладить это… небольшое недоразумение.

- М-мэй, но… тебе же нельзя в особое крыло, помнишь? После того случая с женой генерала… я… я не хочу, чтобы у тебя были проблемы! Я сам, давай я лучше сам - пойду и извинюсь перед мейстрой Иннельдой.  Я уже… пробовал, но… я попробую лучше!

- Нет, Джейс, не надо. Я буду общаться с драгоценной мейстрой исключительно как профессионал. Сугубо рабочие вопросы, ничего личного. Все будет хорошо…

Профайлинг Иннельды Старкс заставил Мэя досадливо морщиться: судя по всему, дамочка была падка на “сильных” мужчин. Не самая его любимая рабочая маска. Мэй приложил к имеющимся данным несколько разных схем, но все выглядело пресным и скучным. “Мейстра” Иннельда явно заслуживала немного большего, чем просто демонстрации ее грязного белья ее же высокопоставленному содержателю. И хатт с ними, с усилиями Мэя, хатт с ней, с годичной программой, по которой вот уже какая сотня, а то и тысяча тяжелораненых пехотинцев, механиков и прочих простых  парней получала первоклассное лечение на базе их исследовательского центра. Хатт со всем этим - за себя Мэю обидно не было. Но замученного Джейса он ушлой дамочке спускать не собирался. Так что нет, скуке на сей раз места быть не должно было.

Серия  коротких встреч - совершенно рабочих, временный перевод себе Мэй оформил очень легко, просто нажав на парочку нужных рычагов (и нет, без участия Джейса, который был решительно против всей этой затеи, но остановить разогнавшегося ученика просто не мог) - не только подтвердила догадки Мэя о том, что работать придется “сильную руку, властный голос”, но и натолкнула его на некоторые интересные мысли.

Сама того не зная, Иннельда мечтала о любви. Нет, само собой, все женщины о ней мечтают, причем, преимущественно о любви к себе, любимым. О восхищении, об обожании, о коленопреклоненном поклоннике, в глазах которого зажигаются звезды, как только он видит хотя бы тень предмета своего поклонения. Но Иннельда мечтала о любви такого толка, где ее обожатель будет выполнять еще и роль вершителя ее судьбы. Бездонного кошелька, постоянного “толкача” ее бесконечных модных проектов, меховой пушистой жилетки для ее хрустально-прозрачных девичьих слез. “Сильного плеча” во всех его твердокаменности и великолепии.

Мэй же, получив некоторую уверенность в своей гипотезе, планировал ни много, ни мало - эту самую, взлелеянную в маленьком и довольно пустеньком мозгу “мейстры”, любовь ей дать. Полной мерой, с горкой, так, чтобы милейшая Иннельда дышала и жила одним лишь им. Задачка была довольно интересной, если учесть, что работать предстояло вне его излюбленных амплуа и с объектом, который ничего, кроме отчаянной зевоты в нем не вызывал. Да, даже на ненависть эта “мейстра” наработать не смогла, настолько она была поверхностной и недалекой. На все подрывные работы у Мэя было что-то около месяца. А вопрос с финансированием проекта стоило закрыть в ближайшие дни. Так что действовать предстояло решительно.

Получив из сетевых профилей своей жертвы достаточное количество нужной информации, Мэй не долго думая просто взял и вывел трепетную Иннельду за руку из так опостылевшей ей госпитальной палаты класса “люкс”. В оной палате красавица проходила реабилитацию после пластики кистей. Зачем ей понадобилась такое вмешательство, Мэй понял только тогда, когда увидел снимки ее лилейных ручек до того, как над ними поработал Джейс и его напарник из секции пластической хирургии. Короткопалые широченные ладони, которые больше подходили какому-нибудь грузчику или технику из мануалов, но не воздушной на вид блондинке-человеку.

Понятно, почему нежнейшая Иннельда уломала-таки своего высокопоставленного любовника на то, чтобы ей сделали операцию. И вдвойне понятно, почему в итоге эту операцию ей делали здесь. Госпиталь ревностно хранил все свои тайны. Никто и никогда не должен был узнать ни того, что заместитель спикера Сената имеет интрижку на стороне - да не просто интрижку, а постоянную содержанку, на которую идет довольно приличная сумма, однозначно добытая из карманов налогоплательщиков; ни того, что эта самая содержанка обладала когда-то ковшами от землепроходческой машины вместо рук. И Госпиталь в лице Джейса и всех его подчиненных однозначно мог это гарантировать.Три креста, режим абсолютной секретности. Могила.

Прекрасная Иннельда, полностью уверенная в том, что да, могила, отдалась новой, как ей казалось, легкой пикантной интрижке со всем возможным для себя пылом и страстью. Ее чувства подстегивались тем фактом, что увел ее в джунгли для бурных утех и удовольствий никто иной, как опальный в прошлом и очень перспективный в будущем сын одного из виднейших представителей Сената. Коэн Рейнхардт снискал себе славу харизматичного и крайне дальновидного политика. Сын его, судя по всему, полностью пошел в отца.

Вопрос с финансированием проекта был закрыт в тот же вечер. Иннельда томно потягивалась, вовсю демонстрируя своему “пупсику” прекрасной лепки формы на голо, томно же ворковала, объясняя  патрону, что она была в глубоком шоке, что ничего такого не хотела, а врачи тут - милейшие разумные, которые так искренне пекутся о ее, Иннельды, здоровье. И что резолюцию надо бы отозвать. Последнюю мысль “мейстра” выражала, разумеется, куда как проще, но суть была примерно такой.

Мэю же, наблюдающему за диалогом с широченной - особые услуги для особых пациентов - госпитальной кровати, было отчаянно скучно. Иннельда была… пустой. Звонкой, как набуанские колокола, гулкой, как полые статуи с Раката Прайм. Никакой. И секс с ней был никаким. Нет, дама осталась полностью довольна и даже не единожды. А вот сам Мэй после всего этого тщательно срежиссированного полового марафона не ощущал ничего, кроме тугой, горькой скуки. Утешало только то, что первая вешка была пройдена успешно. Оставалось как-то дотянуть до финишного флажка…

Накрыло его аккурат перед самым концом аферы, в последнюю их с Иннельдой совместную неделю. Приручение мейстры Старкс шло как по нотам, амплитуду эмоциональных “качелей” Мэй подобрал - то ли расчетом, то ли интуицией, то ли всем вместе и сразу - настолько верно, что сам порой пугался полученному результату. Любое его желание Иннельда выполняла немедленно и с невероятной радостью. Любой намек на то, что он ее в скором времени оставит, вызывал на удивление непритворные страдания и такой же искренний слезоразлив. Мэй же, подобно опытному рыболову, доводил свою “рыбку” то до отчаяния, то до экстаза, а потом подсекал, заставляя женщину выполнять все свои прихоти. В  итоге получая полностью зависимое от себя и своих желаний существо. Джейс ничего, как его ученик надеялся, об этом не знал. Мысль о том, что вся эта нелицеприятная афера как-то дойдет до учителя, заставляла Мэя подумывать о том, чтобы свернуть операцию. Но азарт все время побеждал страх. И “раскачивание” мейстры Старкс на “качелях” продолжалось.

В тот день - это врезалось в память Мэя навсегда, так, словно каждую секунду того серенького полудня выжгли в его мозгу, - шел дождь. Длинный, тягучий, “суточный”. Двадцать семь часов льющейся с неба воды - и потом две, а то и три стандартных недели нежаркого, приятного солнца. Но тогда на солнечный свет и намека не было: серая хмарь от неба до земли; вайи местных псевдопальм словно выцвели и поблекли, так, будто дождь в один миг вымыл из них все краски. Затихли обычно шумные птицы и крохотные ящерки, обитавшие, казалось, везде. Весь мир спрятался от времени за пеленой дождя.

Мэй и Иннельда сидели на веранде его флигеля при офицерском общежитии. Как “надежда республиканской хирургии” лейтенант Рейнхардт имел некоторые привилегии. Одной из которых и был этот вот флигелек. Две комнаты, своя купальня и огромная, укрытая и стеклом, и силовым полем, веранда. На ней Мэй разместил здоровенный, усеянный массой цветных подушек, диван. Иннельда, устроившись - живописно, очень живописно - в ногах у Мэя, щебетала неостановимым, почти таким же бесконечным, как дождь, потоком что-то о последних веяниях и трендах в мире нэйл-арта - тема, на которую она могла говорить часами без повторов. Ее нынешний любовник, тихо благодаря про себя выбранное амплуа “истинного мужчины, сурового, но снисходительного”, имел таким образом возможность на этот щебет не реагировать. Не положено суровому альфа-самцу вникать в тонкости нанесения кашиикского лака на ногтевые пластинки. Снисходительно кивать головой нужно, а вникать - Сила упаси!

Вот Мэй и не вникал. Смотрел то в статьи на своем датападе, то на шуршащий за пленкой силового поля дождь и чувствовал пустоту. Даже скуки больше не осталось, ничего внутри не было - только бесконечная бесцветная пустота.
- Это было больно… когда кости ломали - было больно, - тихая, сказанная с непривычной для нее интонацией реплика Иннельды буквально выдернула Мэя из бездны внутри него самого. Он моргнул и пристально посмотрел на женщину, изучавшую в тот миг свои растопыренные пальцы. Воспоминания о боли стерли все маски с ее лица, убрали с него приевшееся уже выражение, расслабили надутые обычно губы. И перед Мэем сейчас сидела не почти резиновая кукла из секс-шопа, в виде которой он постоянно представлял свою временную пассию - нет, в этот миг Иннельда была более живой и настоящей, чем когда бы то ни было. Подобное лицо Мэй видел не единожды: мама, которая выходит из кабинета отца после “беседы”; Дай, встречающий своего брата по выходе из “темной”; сам Мэй, смотрящий на себя в зеркало после очередного найденного на столе датапада с выделенной новостной заметкой - некрологом, всегда некрологом. 

“Что я делаю? За что я с ней так?”

Мысль прошила его горячей белой иглой - и ушла вместе с резко закончившимся дождем. Иннельда же, как ни в чем не бывало продолжила щебетать - мир ногтей оказался пугающе огромен…

Финита ля комедия наступила строго по плану. Свои мысли в тот дождливый день Мэй списал на усталость - работу никакая Иннельда не отменяла, а в постели она была хоть и скучной как налоговый кодекс, но очень, очень ненасытной. Так что спал он мало и редко, работал же много, на два фронта и на износ. Вот и завелись в голове какие-то странные мысли. Точно от усталости - от чего же еще?

Заместитель спикера прибыл в Госпиталь ровно тогда, когда Мэй это запланировал. Иннельда спала после бурной ночи - важно было оставить ее в госпитале, так что Мэй представил все это как очередную ролевую игру, одну из тех, к которым он приучал зашоренную “мейстру” в течении всего этого месяца. Сам же Мэй, проклиная собственное хитроумие, искал свои штаны. В дверь уже начали активно ломиться, а проклятый предмет туалета находиться все не желал. Ноги же надо было делать незамедлительно.

- Приятных тебе объяснений с твоим “пупсиком”, дорогуша, - голос сидящего на подоконнике, завернутого ниже пояса в розовое перьевое боа (единственное, что вообще нашлось в палате из одежды) Мэя был мягче пуха, глаже шелка. Проснувшаяся не то от обращения к себе, не то от тарарама в дверь женщина, щурясь спросонья, пыталась понять, что происходит. И не понимала ровным счетом ничего. Мэй же, дождавшись момента, когда дверь вот-вот должна была открыться, послал ей воздушный поцелуй и, сверкая не очень прикрытым боа задом, исчез в кустах, окружавших крыло для особых пациентов…

Странное дело, но он никого не встретил по дороге до лечкорпуса. То есть совсем никого - и это пугало и настораживало его настолько, что Мэй даже не пошел искать одежду. Так и отправился на встречу с Джейсом в том, в чем сбежал от прекрасной и пока еще живой Иннельды. Учителя он обнаружил в приемном покое  - тот руководил погрузкой на гравитележку какой-то упакованной в серебристую пленку фиговины.

- Мэйлори? Что ты тут… делаешь?! Почему ты не на транспорте? - голос Джейса дрожал от волнения и испуга. Испуга за него, Мэя. Тот помотал головой, испытывая огромное желание отвесить себе оплеуху (все это сон, какой-то сюрреалистический дурной сон, где он в боа сбежал от любовницы и шел по совершенно пустому госпиталю, в котором не осталось никого, кроме него, Джейса и пятерых человек из охраны, все-это-сон…) и ломко спросил:

- А почему я должен быть на транспорте? Что происходит?

Джейс устало потер переносицу - такой странный, такой непривычный для него жест - и совершенно “песочным” голосом сообщил:

- Сенсоры засекли входящий в систему имперский флот. Тяжелые бомбардировщики, по первым прикидкам - в составе есть пара орбитальных. Я отдал приказ об эвакуации. Они… они сказали, что я брежу - те, из штаба… а я все равно отдал его. Все ушли, Мэй. И мы… и мы сейчас тоже уйдем. Так, давай-ка, помоги нам тут, - Джейс, не замечая, казалось, ничего - ни странного вида своего ученика, ни откровенной паники на лицах охранников, поманил Мэя, показывая на угол гравиплатформы, который явно нуждался в стабилизации. Тот, еще раз помотав головой для просветления, покорно отправился на указанное место, плюнув на приличия и обмотав боа вокруг шеи. До цели он не добрался: проходя мимо Джейса Мэй ощутил легкий укол в плечо. А через секунду мир вокруг поглотила тьма.

- Доброй дороги, малыш. Нескучной тебе жизни, - эти слова, последние слова его единственного друга, его наставника, похоже, ему приснились…

“Наверное… так… болят кости… когда их… ломают. Все… получают то… что заслужили… всем…. по… заслугам их...”

Эта единственная мысль билась в голове Мэя, когда темнота беспамятства сменилась ослепительной белизной.

- Держите его в сознании!
- А если чокнется?
- Будет жить чокнутым. Иначе он вообще жить не будет! Шевелитесь! На счет три -  поехали! Раз…

“Всем… по… делам… их…”

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-10-09 09:43:54)