1. Имя персонажа: Оби-Ван Кеноби | Obi-Wan Kenobi

2. Пол, раса: мужчина, человек

3. Возраст: 57 лет (годы жизни: 57 ДБЯ - 0 ДБЯ)

4. Фракция и профессия: взглянешь на такого и понимаешь, что джедай как он есть. Не простой джедай, а золотой, то есть магистр. В годы Войны Клонов был генералом Великой Армии Республики, после преобразования Республики в Империю  – добровольным изгнанником на пустынный Татуин.
Иногда повстанец, навсегда мастер Энакина Скайуокера и духовный наставник для Скайуокера-младшего.
5. Навыки и способности:  он мудр, как мастер Йода, и силен, как мастер Винду (с)
На деле, ожидаемо, не очень мудр и не очень силен. Лучше говорит, чем дерется, несмотря на то, что является признанным мастером третьей формы боя Соресу, а в рукопашной вполне способен многим дать фору. За то, что лучше говорит, чем дерется, получил в свое время прозвище «переговорщик». Умеет нравиться другим (особенно дамам) и знает, что умеет, поэтому периодически пользуется этим. Хороший пилот, но летать особо не любит.

Известен в первую очередь своим талантом к ментальным способностям, в частности искусен в техниках обмана разума (убеждение/подавление Силы). Помимо того обучен контрою дыхания, скорости Силы (аспект контроля), провидению, телепатии (аспект ощущения), а также, помимо обмана разума, оглушению Силы, прыжку Силы, вспышке (техники изменения). При помощи Квай-Гона Джинна узнал, как стать призраком Силы.

Ewan McGregor | Alec Guiness

Особенности внешности: коренастый мужчина ростом чуть выше среднего. Рыжий и бесстыжий, в поздние годы жизни  – седой. Широкоплеч, бородат, настоящий рыцарь в белых доспехах  – особенно во времена войн клонов, когда использовал элементы брони клонов в часть костюма. Черты лица сами по себе выразительные и тяжелые, но борода сглаживает этот эффект. На теле обилие шрамов разной степени видимости.

Здравствуй, Люк!
Если ты это читаешь, то мои записи все же попали к тебе, а я… а я уже ушел. Неуместно говорить «умер», если бы мне только не хотелось соврать тебе, а врать мне бы не хотелось – пусть в конечном итоге я был честен лишь с бумагой, а не с тобой, когда того требовали обстоятельства, но не время.
Сейчас наступили иные времена – во многом благодаря тебе – и достаточно спокойные, чтобы ты имел возможность полистать результат жизни старика пятидесяти семи лет, умещенный на несколько страниц.
Ты, должно быть, сейчас удивлен, сколь мало таится за именем Оби-Ван Кеноби?
Гораздо важнее то, что ты сумеешь извлечь из последующих строк, которые я целиком посвящаю тебе, Люк. В завершении этого короткого послания я бы хотел извиниться перед тобой – за тот груз, что возложил на тебя однажды и продолжаю до сих пор посредством этих записей.
Или это мне просто захотелось поговорить? Вот что с порядочными людьми делает избыток времени.
Одна лишь проблема в том, Люк, что я далеко не порядочный человек.

страница 1
Кажется, я заинтересовал тебя? Хотя «Оби-Ван Кеноби» звучит довольно скучно, признаю – как антиквариат, которому самое место вместе с другими призраками своего короткого, но великолепного на события века. Приписка «магистр-джедай» делают эту развалюху ушедшей эпохи чуть более интересной. Сразу хочется узнать: а что это значит? А как? Когда это все имело ценность?
Когда-то ничего этого могло не быть – никакого магистра-джедая Оби-Вана Кеноби, и услышать о нем бы ты не услышал, потому что след бы его затерялся на Бендомире в статусе джедая вспомогательного сельскохозяйственного корпуса, куда отправляли всех, кто не получил ранга падавана.
Если ты успел ужаснуться моей бесславной участи, то не стоит. Потому что учитель у меня все же был, и звали его Квай-Гон Джинн. Учителем мастер Джинн был замечательным, чего нельзя сказать в обратную сторону – уж сколько я наворотил проблем в качестве ученика, знал бы ты!..
Однажды вот даже Храм оставил.
Я с улыбкой пишу эти строки, но, Люк… однажды ведь и тебе предстоит учителем, знаешь? Но до того – как мой мастер до меня, как сам я, как твой отец – ты был учеником и как никогда осознавал важность наставника, что смог бы направить тебя по верному пути, особенно когда ты ощущал себя запутавшимся. Иногда я не чувствовал этой поддержки, очень часто Энакин чувствовал себя очень одиноко, когда уже я, как его учи-тель, не уделял должного внимания его проблемам – понимаешь, к чему я веду? Что порой так может статься, что у твоего ученика не останется иных друзей, кроме его мастера, и ты во многом определишь то, каким вырастет твой подопечный.
Хорошим? Плохим? Твоим, Люк.
Но очень многое зависит и от самого ученика, и тот, кто я есть, лишь результат того, как я усвоил все то, что пытался донести мне мой мастер.
Был ли я учителем лучше, чем был учеником?..

страница 2
Разумеется, ответа я не жду, Люк, а ждешь ты. А, возможно, и не ждешь? Могу лишь надеяться, что ты еще не бросил читать на этот моменте.
Но так или иначе, раз вопрос задан, то кто-то должен на него ответить? Я думаю, что да. Но ответ на самый главный вопрос звучит совершенно иначе.
Нет, не был.
И учеником я был, опять же, не совершенным, но очень стремился – я был у своего мастера третьим учеником, и тот, что был до меня, глубоко ранил мастера в сердце, пав на темную сторону Силы. Сейчас я думаю, что мне не следовало бы это знать, но узнав, я решил, что должен стать идеальным джедаем, чтобы мастер мог гордиться мной. Никогда не понимал, почему он в итоге все равно ждал чего-то другого, и не понимаю даже сейчас – если только причина не в разных характерах; мастер всегда был очень независим и держался своего внутреннего свода правил, а я был… стал более покорным, возможно? Сдержанным. Практичным. Сейчас ты думаешь: старик Бен запутался, раз пишет такие противоречащие друг другу вещи. Однако сдержанность пришла ко мне с годами, сменив за собой подростковое упрямство, и я научился видеть вещи такими, какими вижу до сих пор. Не так, как мой мастер, и не так, как потом твой отец, но так, как сформировало во мне того, кого ты знаешь. Я стал более спокойным, когда обнаружил цель – и, как ни странно, как раз за пределами Храма, где осознал, что мое место рядом с джедаями, которым я буду верен отныне беспрекословно.
Своему мастеру, Совету, кодексу, по которому мы жили.
Но почему все же не был хорошим учеником?

страница 3
Я задаю слишком много вопросов в попытке тебя заинтересовать. Видимо, мне все же хочется поговорить. Если ты еще здесь, то ты хороший слушатель, Люк.
Так вот, учителя своего я подвел, хотя я делал все, как он сказал – но этого никогда не бывает достаточно, как и оправданий, которыми надеешься заглушить боль, пока не научишься принимать ее как часть себя. Пока не появляется нечто более важное, чем боль.
Потери неизбежны, и поэтому нас учили не привязываться и помнить, но не жить прошлым. Думаю, тебе этот урок тоже пригодится, так что запомни его, ибо сам я его усвоил по-настоящему слишком поздно – только когда настала пора прощаться со своим мастером.
По-настоящему позволить себе его отпустить.
Ты все правильно понимаешь – он погиб. И до сих пор не знаю, умер ли он по моей вине или нет. Потому что я переоценил его или переоценивал себя, думая, что без меня он не справится? Гордыня ли это или неуверенность в мастере? Я думал, что развеял все эти вопросы с пламенем погребального костра, но куда деться от боли? Сейчас я думаю, что так много вопросов было потому, что я понял, что остался совершенно один, и сейчас совершаю первые самостоятельные шаги, в мир, внезапно показавшимся мне большим и чуждым. Как будто мне вновь было тринадцать, хотя в те годы вызовы я принимал намного охотнее, а после…
После меня ждали ответы, которые я должен был найти сам. И ответственность, которую я тоже должен был нести один, как настоящий рыцарь-джедай.
Впрочем, когда я это осознал, я обнаружил, что не был один, а за мной вроде как мой падаван следовал. Вроде как – это потому что я все никак не мог привыкнуть, что он мой ученик, когда его должен был обучать мой мастер, да и просто... не мог принять.
Энакин был странный и чужой. В то время после все казалось чужим, но Энакин был совсем из другого мира. Символ перемен, который я отчаянно не хотел воспринимать, с этим мальчиком, вверенным мне словом почившего мастера и волей Совета, мне предстояло идти в будущее, но перелистнуть страницу вперед я все никак не мог. Думаю, это сказалось на нем – со временем он стал сдержаннее и тише, как я хотел, но обнаружил, что меня это не очень радовало. Я упустил, казалось, года три, прежде чем сумели хоть как-то понять друг друга – после того, как он практически покинул Храм уже сам после миссии на Карнелион-4.
До того, думаю, я все никак не мог отвязаться от образа – татуинского мальчика-раба с большими устремлениями, необъятным потенциалом, но еще большей душой, маленький, грязный, пугающий. Он был хорошим, но ему было девять, а тогда это был уже довольно поздний возраст для обучения. Я не знал, с какой стороны к нему подойти, и потому сторонился, и был не один в своем непонимании... не могу даже представить, сколько пришлось пережить твоему отцу в одиночестве, прежде чем я смог взять себя в руки.
Не знаю, что хуже: ощущать себя потерянным или виноватым? Или сразу и тем, и другим?

страница 4-5
Очень много вопросов я задал тебе уже, Люк, и тут я подумал, а есть ли вопросы у тебя ко мне?
Сейчас ты только покачаешь головой и подумаешь: старый Бен не изменяет своим привычкам, снова изму-чивая меня вопросами, хотя это я должен их задавать!
Да, я очень коварный, и потому сейчас попробую снова опередить тебя: думал ли ты когда-нибудь, а почему именно Бен?
Даже если не угадал, и ты никогда не думал, я все равно тебе расскажу, потому что и это нахожу весьма важным. Прости меня, Люк, ведь ты хороший слушатель, но я плохой собеседник, потому что говорю только лишь о себе.
Но, говоря о Бене, я расскажу не только о себе, но и о той, что дала мне это имя.
Как и твой отец, я постоянно подвергался испытаниям – не только физическим, но и моральным. Не только души, но и принципов, которым я старался следовать… убегая от своих чувств тем самым, возможно, но рациональное не сочетается с чувственным, ты же знаешь?
Так было и со мной.
Ее звали Сатин. Просто Сатин, просто мандалорская герцогиня, а мне полагалось просто ее защищать, пока не уляжется конфликт на ее родной планете. Мы были вместе целый год, и нет ничего удивительного, что мы сдружились, но что было удивительно, так это куда завела нас эта дружба; я был преисполнен нежным чувством к ней, которое становилось лишь сильнее от понимания, что это было взаимно. Ощущение, будто читаешь исповедь какого-то влюбленного подростка? Рядом с ней я именно им и был – неловким юношей, желающим просто быть рядом, наслаждаться ее обществом, не думая ни о чем больше, кроме как о блеске ее золотых волос или звучании ее твердого голоса, вселяющего надежду. Но уже тогда я знал, что эти мысли и воспоминания – единственное, что останется после нее, потому что быть с ней я не мог, а она не могла оставить Мандалор, когда планета так в ней нуждалась.
Не мог! Но очень хотел, однако решительность стремительно покинула меня в тот момент, когда настала пора отлетать. Я ждал, что она попросит остаться, но этого не случилось...
Знаешь, я никогда не был достаточно смел в том смысле, чтобы решаться сделать первый шаг самостоятельно. Я колебался и боялся чужих мнений, но еще больше боялся своих чувств. Сатин, ты удивишься, была не единственной – до того были еще две важные женщины, которых я до сих пор по-своему люблю, но которых рядом со мной не было. Они ушли, как ушел я, намного раньше, оставляя меня наедине со всем тем, что я хотел им сказать, но так и не сумел – потому что не сумел поставить наши чувства выше обязательств, которые я возложил на себя сам. Жалею ли я? Я буду жалеть, если такой выбор встанет однажды перед тобой, и ты примешь неправильное решение. О том, что есть правильно, судить лишь тебе, потому что и тебе жить с последствиями своего решения. Спроси Энакина, жалел ли он о любви к своей жене или к своим детям, и его ответ будет тебе подсказкой к решению – как и мой.
Не лишай себя возможности выбирать, чтобы впоследствии сожалеть об упущенном, Люк.
Что касается моих возможностей, то они все умирали у меня на руках – я держал их, но мне они не принадлежали, и потому было особенно болезненно расставаться с ними даже несмотря на то, что я сделал это многими годами раньше. Я помню их имена лучше, чем свое; первая была Серази, за ней была Сири, а после – Сатин… просто Серази, просто Сири и просто Сатин – для тебя, потому что их имена все равно не скажут ничего, кроме того, что под этими именами для Оби-Вана Кеноби скрывались разочарование и грусть.
А для Сатин я был просто Беном.

страница 5-7
Когда-то ты, Люк, интересовался о войнах клонов, и я могу сказать тебе теперь, когда они проходили: когда-то. Когда я был моложе, когда был магистром, когда это имело смысл; когда твой отец был рыцарем-джедаем, когда вместе с ним мы прошли по многим планетам с триумфом или убегали с них, признавая свое поражение.
Я мог бы приводить сухую статистику, но для того у тебя есть учебники истории, не правда ли? Архивные данные, но свидетельства очевидцев имеют свое особое очарование – и свой особый ужас, потому что о войне все же лучше читать, а не быть ее участником.
Ничего захватывающего в этих трех лет на самом деле не было. Красивые истории того времени написаны кровью сотен, тысяч, десятков тысяч тех, кто стоял рядом с нами плечом к плечу, тех, кто прятался за нашими спинами, тех, на кого мы шли с мечами.
Не знаю, шли ли мы вперед. Мы прошли через столько планет – Кристофсис, Рилот, Фелуция… Я мог бы рассказать о том, какими я запомнил их красивыми, но это ложь, ибо они все были похожи друг на друга – безликими мирами с выжженной землей, с дикими детьми, ненавидевшими одинаково что тех, что других проклятых генералов, не замечавших того, как быстро примерили на себя погоны и встали в одну линию с другими военными. Я хочу верить, что мы все же привносили мир, а не продолжали плодить войну, хотя именно разносили чуму дальше, руша песочные замки друг за другом – чтобы уж никому не достались наверняка.
Я и сам делал вещи, которыми не очень горжусь. Я убивал, уничтожал, мучил, предавал так много раз, что сейчас даже и не припомню – и столько же раз умирал сам, ощущал себя разбитым, преданным, пустым… не собой. В конечном итоге от меня мало что осталось, потому что так или иначе близкие мне люди просто ушли (я все еще упорно избегаю слова «умерли», ведь это не так), и мне оставалось лишь смотреть им вслед.
Последние годы я только этим и занимался – смотрел и допускал то, как они уходили. Вести учет мертвецов – так себе затея, особенно когда ты сам живой, и жив даже тогда, когда нет иного варианта, как разделить участь с прочими братьями и сестрами, что должна была стать общей.
Храм разоренный – вот что осталось. Всего лишь еще одна песочница, которую нужно порушить во имя мира.
Тишина, что звенит, и никакие слова не могут разбить это оцепенение. Но я все еще жив, чтобы узнать правду – храм разоренный был нашей с Энакином болью на двоих.
Разочарование, обида, горечь... Знаешь, Люк, я даже и этого не почувствовал, и не услышал, и не увидел – все как будто заслонила пустота, в которую могла уместиться лишь одна мысль, что… что даже несмотря на то, что Энакин сделал, я все равно не мог его убить.
Не потому даже, что принципы.
Я любил его, да и сейчас люблю. Его теперь звали Дарт Вейдер, но я все равно видел мальчика, с которым провел так много времени, которого сам растил, которого, как я думал, знал.
Оказалось, что нет.
Оказалось, что Оби-Ван Кеноби и себя не знал толком. Я поступил довольно-таки мерзко, пытаясь Энакина найти, и благодаря твоей матери я нашел его на Мустафаре. Она, того не зная, сама вывела меня на твоего отца и пострадала от его гнева – едва Энакин понял, кого она привела с собой.
Мне жаль. Мне жаль, что я не позаботился о ней должным образом, и жаль за то, как я поступил с твоим отцом. Как я сказал, я не мог убить его, даже когда он был Вейдером, когда был… потерян. Я не боролся за него, я боролся с ним и даже победил его; я слышал, как он просил убить, если я действительно люблю его, но я не смог.
Я просто не смог.
Не хотел.
Хотел отомстить? Не любил? Что же, это я оставляю на твой суд. Как и то, что я имел куда больше возможностей убить его и, возможно, тем самым избавить галактику от части ее проблем, что пришли в годы Империи. Я многое что мог сделать, но не сделал, предпочтя выжидать для того лучший момент... пока вырастешь ты. Я мог бы спасти гораздо больше, но не сделал этого.
Гораздо сложнее жить с тем, что не сделал, чем с тем, что сделал – ведь что остается, если ты уже сделал? Только смириться и оставить это позади себя, если, конечно, достаточно сноровист, чтобы постоянно бежать от своего прошлого.
Я вот был.

смятая и сложенная несколько раз страница без номера
Иногда бывает так, что ты думаешь лишь о том, чтобы убежать, чем о том, куда, и рано или поздно натыкаешься на тупик.
И все, от чего ты стремительно пытался сбежать, настигает тебя.
Я вряд ли застану этот час лично, но я понимаю, что однажды кому-нибудь придется пояснить, как так вышло, что ты, имея сестру-близнеца, оказался на Татуине в семье влагодобытчиков, а она – в королевской семье Альдераана.
У вас обоих, конечно же, была мать, но умерла она сразу после вашего рождения, успев вам только дать имена. Ее родиной была цветущая планета Набу, и у нее была своя семья, что ждала ее, а вернули мы ее лишь в гробу.
Они не знали о вас, но, возможно, они еще живы, и...

(заметки на полях) Не знаю. Не могу. Не время.

Теперь ты знаешь, Люк, кто я есть. Учитель, который не смог спасти своего ученика. Ученик, что подвел своего учителя. Друг, который не сумел сберечь мать ни для ее родителей, ни для ее детей.
Таким я тебя нашел, таким ты меня увидел.
Это все я, Бен Кеноби, человек, что постоянно шел, ошибаясь в направлении своего пути. Оби-Ван Кеноби, которому с этим жить – с каждой набитой шишкой, с каждым своим падением.
Однажды я восстану.
Я знаю, как я умру, Люк, хотя я не заслужил мирной смерти. Я знаю, что умру рядом с близкими мне людьми – пусть мне и неведомо, при каких обстоятельствах оно случится. Я точно знаю, что на меня в тот момент посмотрят голубые глаза, и я буду счастлив уйти под этим взглядом.
Ведь он вернул мне того, кого я так долго ждал увидеть – пусть и на короткое мгновение, рассеченную ярким красным.
Смерть – это не так страшно, мой юный друг. Смерть – это лишь начало нового, длинного пути, в котором я, однако, все равно надеюсь тебя встретить нескоро. Ты, Люк, живи сам и дай жить другим, и Сила поможет тебе в этом.
И я, если ты попросишь.

1. Связь: @cochinchine
2. Пожелания по игре: Программа-минимум: приключаться большим, приключаться маленьким, приключаться даже призраком. Учить Скайуокеров и огребать за это от тех же самых Скайуокеров, которым как обычно дал не те советы. Воевать по-громкому как генерал во времена ВК и потише как джедай-диверсант уже во времена Империи.
Программа-максимум: вернуться в настоящее время и пожалеть, что вернулся, раньше, чем об этом пожалеют все остальные.

пробный пост

Он застыл на подходе к своей лачуге в странном предчувствии, что за ним будто бы кто наблюдал. Вариантов, как и обитателей Дюнного моря, было не так много, однако Бен почти физически ощутил присутствие рядом кого-то – и то был не мастер.
Параноидальным Бен не был – во всяком случае не в это время суток, когда не каждая безмозглая тварь высунет голову из песка, что говорить о разумных существах? – и порой, откровенно говоря, хотел, что бы ему не просто казалось. Скука, порождаемая одиночеством, периодически проявляла в нем безумную жажду общения, но вот и общаться было особо не с кем – разве что вот с занявшей тарелку с остатками вчерашней еды вомп-крысой, чье кропотливое, голодное шуршание заслышал уже с порога.
Бен вздохнул, но отгонять животное не стал. Подумалось ему, крысу он и почувствовал несколькими минутами ранее, и теперь не мог сказать, какие чувства обуревали его от данного наблюдения. Наверное, он просто забыл, что это такое – говорить о чем-либо и про свои чувства в частности. Для такого дела в последнее время он приложился к бумаге, которую умудрился найти во время недавнего визита в Анкорхед. Писал Бен даже не столько для себя, сколько для Люка – в скромной надежде на то, что однажды все же их знакомство перестало бы ограничиваться лишь наблюдением за фермой Ларсов, а если все же и нет…
По крайней мере были бы эти записи. По крайней мере создавалось ощущение, будто Бен обращался напрямую к Люку – хотя тот еще совсем малыш, он ведь совсем недавно ходить научился, да и какое мальчишке дело до полубредовых мыслей незнакомого ему мужчины, рожденных под нещадным пеклом солнц-близнецов? – но однажды…
Однажды, когда пришла бы пора юному Люку научиться не только говорить, но и задавать вопросы, уже наверняка старый Бен мог бы подарить ему ответы, а себе – шанс быть понятым?
Оби-Ван усмехнулся, и усмешка вышла горькая, поломанной, хрустнувшей, как трещали песчинки во рту. Нет, правда… та правда, которую видел он, и та правда, которую он хотел видеть, слишком сильно отличались друг от друга, чтобы сосуществовать. Ему хотелось быть честным, хотя бы перед собой, но уже чувствовал, как пасовал перед мальчиком, за которого чувствовал ответственность – и вину.
«Не единственный Скайуокер, которому я обязан большим, чем жизнью. Ему еще и смертью».
Об Энакине он редко говорил даже с Квай-Гоном – словно бы еще боялся, как в тринадцать или во все те же двадцать пять, огорчить его своими выводами и поступками, которыми и сам отнюдь не гордился. Или просто боялся услышать из уст мастера ту самую правду, которую он видел, но при виде которой упорно держал глаза и уши закрытыми?
«Вы, в отличии от меня, всегда были честны с собой и другими. И сколько лет я был рядом и имел честь наблюдать и учиться у вас смелости быть таким откровенным – и все равно не преуспел».
Он ведь мог отрешиться от всего, в том числе и от тяжелой реальности, с которой соседствовал: от тяжелой бытовухи татуинских фермеров, кочевой жизни тускенов, от развязных наемников Джаббы, от себя, как джедая, – ведь ничего не стоит захоронить его у себя в голове, как сделали это все остальные почти три года назад, кто станет искать следы еще одного в глухой зоне дождевой тени, – но не забыть того, что он сделал.
Или в случае с Энакином уместнее говорить, что он, Оби-Ван Кеноби, таки сделать для своего ученика не успел?

Помоги мне, мастер.

Он не мог и себе-то помочь себе, и сейчас, (не) как тогда, мог лишь наблюдать, как горело в лаве последнее, что имело смысл в нем самом как в джедае, как в друге, как в брате; Оби-Ван Кеноби умер в то же время, что и Энакин Скайоукер, а простой бродяга Бен всего лишь простой бродяга и знать о нем никто не знает. А те, что были, тех на Татуине и не осталось.
Бен повернул затекшей шеей, отрываясь от бумаги, которая уже почти и закончилась. Критично осмотрел, что написал, перевернул писаниной вниз – бедный, бедный мальчик Люк, ведь ему придется иметь дело с подноготной души бездомного призрака, от которой тот и сам открещивается, – размял шеей еще раз. Кровь прилила к голове, и Бену вспомнился родианец по имени Бомер из магазина Эннилин, который мог сидеть часами в одном положении, бездумно или, может, как раз слишком осмысленно чахнувший над своим кафом – и вспомнил потому, что, наверное, сам сидел слишком долго, не имея смысла делать что-то еще, кроме как чахнуть над своим горем.
Какой же смысл в днях, что шли друг за другом и не прекращались, и не уходили за горизонт, превращаясь в один беспробудный сон? – а открыть глаза все не получалось, словно те слиплись от слез, которых ему уже и не выплакать.
Ведь опять же – о чем и как плакать мертвецам?

Помоги мне, мастер.

В этот раз мастер молчал – он и раньше чаще молчал, но Бен был уверен, что его по меньшей мере слышали, а сейчас… сейчас он понимал, насколько же тихо, но одновременно выразительно могло быть безумие, дай ему лишь возможности разрастись, а пересыщенный разум Кеноби был идеальной почвой для того, чтобы заполнить ростками застарелой боли пустоту жизни Бена.
Все же как минимум в одном он соврал – не так просто забыть себя, кем был так долго, если этим самым кем-то был всю свою жизнь. Джедай… а ведь Бен даже и не помнил, что он был кем-то помимо джедая. Не обычным человеком даже, а просто… просто джедай.
– Я знаю, мастер, давно следовало бы убрать, – обратился он в никуда, сминая в пальцах небольшой гладкий ящик, – но не так просто убрать под кровать сорок лет жизни.
Как ни странно, обращаясь мыслями к тому себе, в руки хотелось взять не свой лайтсайбер – а чужой, тот, что собрал однажды его ученик. Возможно, потому что этим мечом он должен был принести даже не надежду, а избавление, – к крови этот меч привык, как и его собственный – а вместо того преподнес еще один урок джедайской благодетели.
Или жестокости.
Никакой человек бы так не поступил – да и просто любой разумный. 
Пальцами он погладил меч по рукояти, и тот отозвался ему, но так тихо, что будто бы тепло, прилипшее к кончикам пальцев, ему померещилось, будто внутри он был пуст – как был мертв его обладатель или пуст его нынешний хранитель, однако он сосредоточился, усиливаясь на конкретном, пусть и мимолетном ощущении, точно за ниточку, и…
Бен моргнул воспаленными глазами, не способными будто увидеть настоящий, здоровый цвет кристалла. Синий? Разве это не удивительно? Что красный был только в глазах самого Оби-Вана, но не перед ними? Живой, синий… синий в глазах, просящий о помощи… почти серый, как у туч, когда все, что сумел Оби-Ван, лишь отвернуться, но не красный – о том Оби-Ван мог лишь догадываться, ибо уже стоял спиной.
Но не сомневался, а теперь…
– Вот так оно, значит, – невпопад ответил он, и язык болтался сам собой, точно у пьяного. Что же, это было бы очень удобное и, наверное, даже приятное объяснение, почему свет от кристалла собирался в другой, знакомый силуэт глубоко из памяти, – Энакин.
Расхохотаться бы, как безумному – вместо того лишь улыбнулся по подобию, но улыбка, как и все прочее, что он делал, вышла жалкая.
– Это ты мне скажи, Энакин, – а голос упал на вздохе, и слова теперь шли еще тяжелее,  – что я творю. Тебе ведь виднее?