[icon]http://static.diary.ru/userdir/1/0/1/4/1014798/85501009.gif[/icon]Люк чувствовал себя потерянным. Над Эндором все так же стоял день, светлый и ясный - как тот самый, на рассвете которого он - кажется, вечность назад - шел добровольно сдаваться…отцу.
Сколько времени прошло с того момента? Несколько часов? Сутки, двое? У него не было ответа. Сознание напоминало ему хронометраж запланированной операции - и сознание же протестовало: нет. Не может быть. Слишком быстро. Так не бывает. Ну, не может так быть, и все тут.

Мир вокруг казался стеклянным, а дальние планы - плоскими, как будто из бумаги. Может быть, дело было в том, что он давненько в последний раз спал - кажется, еще до высадки на Эндор. С тех пор пару раз получалось прикорнуть...где-то. Или нет. Хотя нет, он же включал автопилот, он точно спал!.. но ведь это было кажется как раз во время высадки...
Мысли отлетали и соскальзывали, неважные и несущественные.

Люк поднял руку и бездумно потрогал ветку, почти коснувшуюся его лица. Осмотрел ее, притянул чуть ближе и понюхал, зажмуриваясь. Ветка была гибкой и влажной, совсем не похожей на стекло, и пахла остро и свежо - корой и листьями - но, стоило ее отпустить, странная иллюзия вернулась.
Надо больше спать, подумал Люк и с силой растер виски.
Наверняка, это странное ощущение стеклянной стены между ним и его друзьями - оттого же. Обычная усталость. Сейчас он отдохнет, и... И все будет хорошо.

Все будет хорошо, повторил мысленно Люк, будто пробуя эти слова на вкус. Да. Обязательно. Теперь-то точно все будет хорошо. Они - мы - победили. Может быть, Империя еще и будет сопротивляться, но, лишившись своей верхушки, своего идейного центра, она неизбежно рухнет. Теперь-то это точно - уже только вопрос времени. Поднимут головы те, кто все еще боялся. Все было не зря. Победа уже совсем близка, и умершие - умерли не напрасно...

Рядом раздался взрыв смеха, и Люк с трудом удержался, чтоб не вздрогнуть. Здесь в лагере были ребята - знакомые, друзья, малознакомые товарищи по отряду - и он вроде бы был страшно рад их видеть - живыми - но почему-то ему было безумно сложно говорить с каждым из них.
Никому из них ему не хотелось лгать - и никому из них он был не в силах сказать правду. Не сейчас. Не сию минуту.

Люк дернул плечами, почти физически ощущая, как недосказанные - несказанные - слова давят на шею. И все они были неправильными. Неточными. Неполными. Неверными. Настолько, что они были опасно близки к настоящей лжи.
"Дарт Вейдер и Император мертвы", - сказал он друзьям, прибежавшим его встречать на посадочную площадку. - "Да, я абсолютно уверен, я видел их смерть", - и не смог больше выдавить из себя ни слова. Но в общем-то этого и хватило в нервной суматохе - а у нас тут такое было, а тебя потеряли, чувак, круто, что ты живой, а мы им вот сейчас, а они, а тогда мы...
И это, сказанное им, тоже было - полуправдой, не-всей-правдой, сокращенной, урезанной версией, которая, по правде говоря, больше похожа на ложь. Потому что в ней не было - самого главного. Того, что он никак, никак не мог сформулировать.
Но им, и он осознал это с резкостью молнии, ударившей под ноги, не было нужно это самое главное - им была нужна только та правда, которой они ждали. И от этого было... больно.

они убили друг друга
Дарт Вейдер - Энакин Скайуокер - закрыл собой меня
он погиб из-за меня
в нем был Свет, и Свет победил
он умер джедаем, каким был когда-то
это я виноват
я спас его
я его погубил
он пожертвовал собой ради меня
он любил меня
мы так и не смогли поговорить с ним
и уже не сможем
ни-ког-да

Мысли крутились и клубились в голове, не складываясь в связные фразы.
Это было плохо, дурно, неправильно - так думать о людях, с которыми он дрался бок-о-бок долгие четыре года - всю жизнь. Но он думал снова и снова - и чем дальше, тем хуже понимал, как рассказать им всю правду полностью - так, будто эти слова, несказанные и даже мысленные, застревали у него в горле куском сухого хлеба.
Кажется, в первый раз в жизни ему настолько важно было что-то - настолько важно, что и выговорить не получается никак.

он умер из-за меня
я хотел его спасти
и погубил
или спас
или нет
он был мой отец
он был наш отец
его тело здесь
я хочу похоронить его
я хочу, чтобы ты тоже простилась с ним
я хочу, чтобы ты тоже простила его
я не могу этого ожидать
но я не могу этого не хотеть

И вот наконец - среди шалашей, среди деревьев, среди костров и боевых трофеев, среди толп, среди горечи потерь и ликования победы - он нашел того, кто ему и был нужен.

- Лея, - тихо сказал он, - когда сможешь - пожалуйста, приходи к шаттлу. Одна. Есть разговор.

[icon]http://static.diary.ru/userdir/1/0/1/4/1014798/85501009.gif[/icon]Рука сестры в его ладони была горячей. Сильной, твердой - и горячей настолько, что, кажется, обжигала кожу даже через перчатку. Лея шла уверенно и быстро - как и всегда - и он не вел ее, а шел за ней, след в след. Люк рассеянно улыбнулся - забавно, что так получилось; что они, брат с сестрой, оказались настолько…разными. Настолько, что никто и никогда не заподозрил бы их родство.

Забавно. Да. Неправильное, неточное, неуместное - но такое хорошее слово. Такое... удобное.
Когда улыбаешься, всегда проще. Правда?

Он молча шел следом за сестрой, глядя на ее встрепанный затылок - укладывала волосы наспех, с тех пор успела подколоть, подоткнуть, завязать кое-как, а в целом не до того было - чувствуя ее горячую ладонь - ожог, там, выше по руке, недолеченный, надо будет показать ее меддроиду, сама ведь забудет... - и чувствовал, что там, где-то, где только что кусками крутились мысли и фразы, встает и кристаллизуется абсолютная, пустая и сияющая, тишина. Ни слов, ни мыслей, ни-че-го.

Как будто, пока он шел, он успел все сказать, все объяснить, обвинить и оправдать - и себя, и других - выплеснуться и опустошиться до самого сухого, не-ровного - как пустыня - дна. И вот сейчас-то, когда как раз и надо будет говорить, он сядет и будет молчать, просто открывать и закрывать рот, как вытащенная на берег рыба. Глупое и жалкое зрелище.
А потом, наверное, молча откроет шаттл, проведет внутрь сестру - и...
...и она выхватит бластер и выстрелит всю обойму в мертвое беспомощное тело. Мда. Отличный план, лучше и не придумать. Сам придумал, или подсказал кто?..

...Но все-таки до самого входа в шаттл у него так и не нашлось слов - или смелости?.. Только уже там, стоя на опущенном трапе, он накрыл руку сестры второй, механической, останавливая.

- Лея, погоди. Я...должен сказать тебе... одну вещь. И показать...кое-что. Но вначале - сказать. Самое главное, - голос был глухой и какой-то чужой - словно он, Люк, разом разучился говорить и был вынужден позаимствовать голос у кого-то другого. Глупое сравнение, мда. Очень, очень глупое. Тот голос был бы по крайней мере гораздо ниже. - Я... сказал не совсем правду. В смысле... правду, но не всю. Император и... Дарт Вейдер... они правда мертвы. Отец... отец закрыл меня от молний Императора. Собой закрыл. Он... он спас меня и погиб сам.

Он развел руками и опустил глаза, чувствуя, что воздух в горле кончился совсем.
Вот как-то так, сестра. Как-то так.

Люк закусил губу - не понимает, она - даже она - не понимает, насколько - важно - то - что - я сказал. Он мягко отстранился, держа ее за руки и глядя ей прямо в глаза - будто пытаясь найти в их глубине отголосок того, что терзало его сейчас - но увидел только тихую радость освобождения. Покой, опустошение - и радость.

- Да, - глухо сказал он. - И сказать, и сделать. Да, именно здесь.

Ей не сказали, не передали, не успели, - осознал он. Она в первый раз слышит о тех вестях, которые ты принес. Ей нужно еще уложить это в себе - осознать, понять и принять.
Сегодня мы остались сиротами, Лея, хотел он сказать - и не сказал. У нее, у Леи - сестры - были те, кого она с детства считала и продолжала - он знал это - считать родителями. Она стала сиротой уже давно. У нее были родители - и быть перестали - в том числе по вине того, кто на самом деле был их общим отцом. И не имело смысла просить прощения за это. Это не то, за что просят - и получают - прощение.

Он попробовал еще раз начать.

- Да, это не просто разговор, - он помолчал, пытаясь сказать - как-то, одной фразой, как это можно вообще сказать?.. - Отец... умер у меня на руках. Он умер... джедаем, каким был когда-то. Он... он просил передать тебе, что я был прав про него. До самого конца в нем оставался свет, и свет победил в нем. Самые последние его слова были - к тебе.

Люк замолчал, отводя глаза. Он пытался собрать слова - но они все разбегались и разбегались, как назло, - словно мелкие зверьки, числом более десятка, длинные и гибкие, выскальзывают из рук - как выскальзывают из рук и тонкие сильные руки сестры.
Словно стеклянная стена, встающая между ними. Стеклянная стена, которая была на самом-то деле была всегда.

- Он погиб джедаем и героем, - повторил он еще раз. - Он спас меня, он уничтожил Императора и помог нам победить. Он умер...умер без маски на лице. И... Лея, я бы хотел, чтоб ты простилась с ним. С его телом. Чтобы...мы вместе с ним простились.[icon]http://static.diary.ru/userdir/1/0/1/4/1014798/85501009.gif[/icon]

[icon]http://static.diary.ru/userdir/1/0/1/4/1014798/85501009.gif[/icon]Она...боится. Все еще боится. Боится - мертвого. Боится и ненавидит. Ей не верится, что весь этот ужас, именуемый двумя словами, одним титулом - наконец закончился. Она хочет в этом убедиться, удостовериться - и, может быть, успокоиться и отпустить. И, может быть, перестать бояться. И вряд ли - перестать ненавидеть. То, что она знает, то, что она видела, то, что с ней было - всегда будет с ней, никогда не уйдет, никогда не избудется.

Этот ужас, эта ненависть пронизывают его - словно те самые молнии, которые его едва не убили. Словно те молнии прожгли, оставили в его теле тончайшие каверны, и теперь по ним - снова и снова - струится этот ток. Не так больно, чтоб заставить - снова - извиваться и кричать от боли, не так, чтоб звать на помощь...того, кто на помощь уже не придет. Уже не сможет. Совсем, совсем не так - всего лишь воспоминанием о боли, воспоминанием о муке, отзвуком, эхом ощущения. Отзвуком - чужой невыносимой боли. Той боли, которую - сестра - по-прежнему носит в себе. И будет носить столько, сколько живет.

"Ты никогда, никогда-никогда его не простишь", - думает он. "И он знал это", - думает он еще. "И он никогда не стал бы просить у тебя прощения".

Люк чувствует, как она вцепляется в его руки - и как отпускает, с усилием и тяжело. Ту руку, которая живая - почти больно от того, как ее стиснули. У механической стоят ограничения - и, может быть, это к лучшему. Только дико чешется то место, где к культе прирощен имплант - он давным-давно должен был бы начать ощущаться как своя рука, врачи обещали, что он скоро и забудет о том, что это - не его настоящая рука. Но этого так и не случилось. Он никогда, никогда-никогда не забывал об этом, ни на одну секунду не уходило это ощущение чужеродности - вот,  до сих пор, до этого момента - живое тело, дальше - провода и металл, и синтепластик, и они совсем другие.

"Я никогда, никогда-никогда не смогу тебе помочь. Не смогу разделить с тобой твою боль. Не смогу исцелить тебя от твоей ненависти - и разделить ее - теперь уже - тоже не смогу".

Глупый, глупый мальчишка. Ты думал, что можешь что-то исправить, что-то изменить. Ты ни-че-го не смог.

Нет. Смог. Хотя бы одно - все-таки смог. Отец ушел - спокойно. Отец ушел - исцеленным. А им, здесь и сейчас - жить с тем, что осталось, с тем, что шлейфом растянулось за ним. Пере-живать, справляться - самим. И пытаться сохранить - хотя бы - свою целостность. Настолько, насколько получится. Живым - живое.

Люк молча кивнул, развернулся и вошел внутрь.

...Отец полулежал во втором кресле, в кресле штурмана, опущенном в положение для отдыха. Казалось, он и отдыхает, измученный до крайности. Опущены тяжелые веки, свесилась на бок истерзанная старыми шрамами голова. Только не было слышно его тяжелого дыхания - того самого, которого так боялись все и всегда. Которое пугало и его самого - словно дыхание чудовищного ранкора, идущего по твоим следам. И только теперь он понимал, почему оно было таким.

Весь путь в голове Люка крутилось, по кругу одно и то же - каким оружием могли быть нанесены такие чудовищные шрамы? и как, каким способом можно было выжить - после этого? Как можно жить, когда дышишь через...это...приспособление? Что за вечная мука это должна была быть?..
По крайней мере, она кончилась. Наверное, это - хорошо.

[icon]http://static.diary.ru/userdir/1/0/1/4/1014798/85501009.gif[/icon]Люк смотрел на то, как сестра опускается на колени рядом с телом отца - на то, как она осознает, на то, как она понимает, на то, как она принимает и прощается. И, поверх горечи и слез, поверх потери и боли, он чувствовал тихую радость - и горько-терпкий стыд.
Я правильно сделал, что привел ее сюда.
Я недооценил ее.
Ее силу, ее мудрость, ее мужество.
Снова. В который уже раз.
Она старше меня, мудрее и сильнее, подумал он. Мне никогда не стать таким, какая она - уже сейчас.
И даже если стану - она никогда не перестанет меня поражать. Поражать и восхищать, каждый раз - как в первый.

Люку почему-то вдруг увиделось - так ясно, так вживе, так, что пришлось несколько раз моргнуть, чтобы смещение картинки исправилось - что фигура в кресле как-то внезапно изменилась, стала другой: вместо металла и черного пластика мягкими складками опала коричневая ткань, и не протезы, а руки, широкие и сильные, как у него самого, устало опустились на подлокотники. И только лица, как ни старайся, не удавалось разглядеть в мареве светлых и седых волос.
По мастеру-джедаю Энакину Скайуокеру плакали бы многие. По Дарту Вейдеру будут плакать только его дети - и счастье еще, что в этом горе они не одиноки, не каждый сам по себе.
Хотя горе каждого из них - свое и о своем.
Сколько боли сейчас Лея отложила в сторону, прощаясь? Сколько боли, сколько горя тянется за ней шлейфом - и сколько из них связано с этим человеком, с их общим отцом?
И получится ли эту боль отпустить, хотя бы отчасти? И можно ли ее отпустить, когда она - даже не твоя, когда эта боль - чужая кровь, чужие потери, чужое горе. ...чужие разрушенные дома, чужие сломанные жизни, чужие дети, умершие от голода, чужие родители, сгнившие на рудниках. Можно ли их - простить?..
...все - во славу Империи - той самой, которую олицетворял в глазах всех отец. Отец, а не тот, кто управлял им из тени, как своей марионеткой.
...чужие смерти, которым не было и нет конца.
но теперь, кажется, конец все-таки будет
теперь, кажется...

И ведь не спросишь, не узнаешь уже - отец, зачем ты...так? Зачем ты сделал то, что сделал? Что ты натворил, что твой бывший мастер предпочел считать тебя мертвым?.. хотя и понятно, что. Но на вопросы "почему" и "зачем" - уже никто не ответит.
А так хотелось надеяться на невозможное - на возможность спросить - и услышать ответ, и быть услышанным.

Впрочем, невозможное уже случилось, и его - уже - услышали. И хотеть большего - наверное, искушать Силу. Или нет?.. Кто бы сказал, как правильно? Как вообще правильно обращаться с этой штукой, природы которой, кажется, никто так и не знает?..
Или раньше знали?..

Мысли скакали глупыми тукками.

...Лея смотрела на него горько и пристально, и щеки у нее были почти сухие.

- Я знаю, - коротко кивнул он, скорее думая вслух. - Поэтому я никому не говорил. Только тебе.

Я знаю, что ты не захочешь того же, что они.
Я знаю, что милосердие в тебе сильнее доводов разума.
Да, Альянсу было бы полезно иметь это доказательство смерти своего врага.
Нет, как бы там ни было, Альянс не получит его.
Потому что иногда важнее - просто не оскотиниться, не уподобиться, не стать такими же, как те, другие. Они-то как раз всегда рациональны.
Как бы там ни было.

Говорить почему-то было очень тяжело - будто каждое слово нужно выдавливать из себя, тянуть клещами. Столько хотелось сказать - и не говорится ничего.
Люк сделал шаг и молча крепко обнял Лею.