[icon]https://s8.hostingkartinok.com/uploads/images/2018/04/c5b3fa3dd12c06e4a979e31cfa01c173.gif[/icon]

Мэйлори ушел, и она осталась в темноте одна. Перевернулась на живот, уткнулась лицом в сплетенные руки. Нужно было собраться, встать и пойти… хотя бы привести себя в порядок. Для начала - как следует расчесать спутанные взмокшие волосы, иначе после освежителя они собьются в такой колтун, что уже легче будет срезать. Нужно было…

Тело не слушалось. Тело не хотело ничего - просто лежать в темноте, вытянувшись, медленно погружаться в тихую сладкую дрему и больше ничего, ничего. Она чувствовала себя невыносимо уставшей - и пустой, и гулкой внутри, как древний кувшин из всеми позабытого храма. И никакой силы воли тоже не осталось. “Что со мной творится, - думала она, - что со мной такое…” Ей снова хотелось плакать, и сейчас, в одиночестве и темноте, наверное, можно было бы… Она подняла голову, слепо провела пальцами по зажмуренным векам. Нет. По-прежнему - нет. Жаль… Ей до физической, тягучей, противной боли хотелось - хотя бы сейчас, хотя бы немного - заплакать по-настоящему. Слезы жгли горло - но на глазах не выступали.

Аэлара сжала кулаки, изо всех сил впиваясь ногтями в ладони - и резко, рывком, так, что закружилась голова, поднялась. Недопустимо. Недостойно. Недо…
“Вставай, тряпка. Вставай.”

Включать освещение не хотелось - но было нужно. Она дотянулась, ткнула в кнопку, не глядя, и в комнате начал медленно разгораться теплый свет. Ей не хотелось думать, как она сейчас выглядит - встрепанная, помятая, с припухшими искусанными губами, с кровоподтеками по всему телу. Рано или поздно в зеркало заглянуть пришлось бы, но ей малодушно хотелось оттянуть этот момент.
В любом случае выходить из каюты в таком виде было не-до-пус-ти-мо.
А для этого…

Она сползла с кровати, чувствуя себя так, будто бы несколько часов тренировалась при полной выкладке и с тройной нагрузкой, прошла по мягкому-мягкому ковру, в котором тонули босые ступни - и совершенно неосознанно погладила раскрытой ладонью деревянную панель. Теплую-теплую.

В зеркале ожидаемо отражалась девка с Нижнего Променада Нар-Шаддаа. Вот разве что без потеков туши на щеках -  как же хорошо, что все это случилось с утра, когда она еще не успела накраситься. Но все остальное…

И самое мерзкое было то, что девка была довольна собой.
Просто совершенно довольна собой.

Она отвернулась от зеркала. Смотреть в эти мерцающие затаенной радостью глаза не хотелось. “Это я, - усмехнулась она про себя. - Это я… Вот это растрепанное нечто, растерявшее всякий стыд, прыгнувшее в постель к первому встречному - это я.” Жалко, что в освежителе нельзя было утопиться, как ни старайся.

“И что ты будешь делать дальше? - мысленно спросила она свое отражение, когда наконец смыла с кожи пот и томную усталость, и уже расчесывала волосы перед зеркалом. - Что?”

У нее не было ответа - как не было его и у отражения. Она осторожно, преувеличенно осторожно положила щетку на деревянную - подумать только! - полочку и бессильно сползла на пол. Привалилась спиной к теплому дереву, обняла руками колени, закрыла глаза. Ей невыносимо хотелось лечь, свернуться клубком и не подниматься… какое-то время. Хотя бы немного. Но этого она себе позволить не могла - поэтому просто сидела, изо всех сил зажмурив горящие веки.
И совершенно не понимала, что делать.

“Я хочу, чтоб это повторилось.”
“Я должна об этом забыть.”
“Я…”

Мысли путались, и в груди снова собирался, скручивался горячий колючий комок - так, что было больно дышать. Больше всего на свете хотелось, чтобы боль ушла - или хотя бы понять ее природу, и тогда… Но она не уходила, а нарастала, и невыплаканные слезы жгли, как расплавленный металл.  Больно. Боль-но. Пусть это прекратится. Я не хочу. Я не могу. Я не выдержу. Пусть. Это. Прекратится. Пожалуйста.

“Рано или поздно, так или иначе - прекратится.”

Она могла это сказать с совершенной точностью - “эти воспоминания тоже умрут”. Сколько раз она вот так сворачивалась, скручивалась, исходила беззвучным криком - два? три? или и вовсе один, если по-настоящему? - и все проходило, заканчивалось, стиралось, становилось будто бы небывшим и… Но сейчас было слишком живо, остро, больно.

“В чем дело?”
“Что со мной происходит?”
“Почему?”

“Потому что вот так бывает у тех, кто не ты, - прозвучал далекий голос на грани сознания, и она тихо, глухо взвыла сквозь зубы. - Посмотрела? И хватит. Тебе повезло, ты и вовсе могла этого никогда не увидеть. А теперь вставай и иди.”

Но она не встала и не пошла. Боль стала невыносимой, не-пе-ре-но-си-мой - и наконец прорвалась настоящими слезами. Наконец-то. Она плакала, задыхаясь, захлебываясь, не в силах остановиться, плакала, пока комок в груди не перестал так колоться, пока не растворился, оставив только тянущую медленную боль.

А потом вытерла глаза рукой, неуклюже поднялась, взглянула в зеркало.
Заплаканное опухшее чудовище в прозрачной глади было жалкое и мерзкое.

- Как только ему станет лучше, ты уйдешь и больше никогда не вернешься, - вслух сказала она отражению.

То не ответило, только глупо хлопало покрасневшими глазами. “Мерзкая, мерзкая, слабая тварь…” Она прикусила губу, отвернулась и принялась искать среди баночек и бутылочек то, что позволит ей превратиться в человека - хотя бы в первом приближении. Это - закапать в глаза, этим - смазать веки, этим… Отвлечься на мелкую бессмысленную возню было проще простого, казалось, будто бы ты занята делом, и времени на то, чтоб думать, просто не остается. Вот так, вот так… Глаза болели, будто бы в них насыпали песка, тело ныло, и желание накрыть голову подушкой и никому не показываться на глаза никуда не уходило.

“Больно.”
“Ну и что.”
“Вставай и иди.”

Она дотронулась пальцами до губ, скривилась. Неприятно. Вот тут она ничего сделать не могла, как ни старалась - и, видимо, нужно было все-таки появиться в медблоке. И… и обо всем остальном она предпочла не думать.

Оставалось одеться, заплести волосы в косу - и выйти за пределы каюты, где, как почему-то казалось ей сейчас, ничего нет.
Одна бесконечная звездная пустота.

Отредактировано Aelara (2018-04-12 15:04:14)

Совместно со всем экипажем этой яхты "Беда" обиженными рошками,
не менее обиженным Кацем и - как ни странно - совершенно не обиженным капитаном

Аэлара в последний раз посмотрела в зеркало, изо всей силы затягивая пояс - даже слишком, даже больно. Сейчас того, что смотрело на нее из зеркала, можно было даже особо не испугаться - она хорошо и старательно нарисовала себе лицо. Глаза стали намного свежее, хоть веки оставались припухшими и красными - но тени это надежно скрыли. “Вечером нужно будет заняться этим прицельнее,” - вскользь подумала она. Тщательнее всего она замазывала синяки под глазами - и, всмотревшись, осталась довольна результатом. Можно смотреть без дрожи - уже хорошо…

Оставались губы, и вот тут оставалось только развести руками и идти в медблок. Ко всему добавились еще соленые слезы, и… Зрелище было жалким. Она положила поверх чуть-чуть пудры, поправила контур - поморщилась, процедура была не самой приятной - и общая картина стала намного приличнее. По крайней мере, то, что что-то не так, было заметно не с первого, а со второго взгляда.

Она подняла повыше воротник робы, прикрывая зацелованную шею - хотя бы насколько-то, выпустила из косы несколько прядок, чтоб они немного сбивали внимание, еще раз дернула пояс, стягивая его сильнее, так, что стало тяжело дышать. Зато так не будет соблазна ссутулить спину.

Девушка в зеркальной глади, накрашенная и строгая, смотрела странно и тревожно.
Аэлара отвернулась. В груди было уже не больно - пусто.
“Посмотрела - и хватит с тебя.”

У нее появилось странное желание - выйти в коридор босиком, но она мысленно выдала себе подзатыльник. “Хватит. Хватит… этого всего.” Она застегнула сапоги, еще раз подтянула выше воротник, подумала - и натянула на руки открытые перчатки без пальцев. “Проще уже надеть доспех, раз ты так боишься,” - фыркнул внутренний голос. Она мысленно отмахнулась и вышла за дверь.
Хотя доспех все-таки надеть хотелось.
И глухой шлем, которых она, в общем-то, никогда не носила.

Аэлара малодушно надеялась никого не встретить по дороге - а Раднари найти потом, когда будет выглядеть чуть-чуть поприличнее. А остальные… Дроид не считался, а Мэйлори… они так и так встретятся, верно? И она не знала, хочет ли этого больше всего на свете - или наоборот, точно так же боится. При мысли о нем пустота в груди снова сменилась медленно расходящейся болью. Она машинально прикусила губу - и чуть не вскрикнула, так это оказалось больно. Вот же… Ладно, сейчас с этим что-то можно будет сделать, а потом…

Но нет, не повезло. Дверь в медблок была открыта, и когда она заглянула внутрь, то там обнаружились буквально все - и все выглядели так интересно, что ей показалось, будто она все-таки заснула и видит странный сон из тех, которые потом с трудом вспоминаются и не восстанавливаются по отдельным картинкам в единое целое. “Нет, серьезно?” Взгляд метался от дроида, мерцающего синими глазами и держащего в манипуляторе половник, к Мэйлори, который был одет настолько условно, что все следы сегодняшнего утра были более чем заметны (да что там - цвели на коже ярко и бесстыже, ох, как же смотреть в другую сторону...), и - наконец - к Раднари, у которой на рукаве рубашки расплывалась… Кровь?
Точно, кровь - иначе что же девочка делает с утра в медблоке?..
Что могло случиться, пока она… пока она рыдала и жалела себя?.
Но паники, беспокойства, страха (уже? еще?) не чувствовалось, она бы заметила, значит… Но…

- Кажется, я все пропустила, да? - улыбаться было больно, но ничего, терпимо, бывает и больнее.

Раднари смущенно рассмеялась в ответ на слова Мэя - и только было открыла рот, чтоб - извиниться? сказать про младших? спросить про?.. - а, да какая разница, главное, что он ел, и куда охотнее прежнего, и вот сейчас уже наконец пойдет в сканер - как на пороге показалась мастер Аэлара. Раднари просто так и подпрыгнула, как-то вдруг увидев всю эту сцену со стороны, ее глазами. Она такая...такая красивая, такая… а ее подопечная… растрепанная, в мятой расхристанной рубашке, еще и бардак тут развела…

Раднари начала быстро и беспорядочно сгребать свои пакетики - а, не важно, в животе все равно все перемешается - что-то упало на пол, рассыпая в стороны мелкую белую пыль - ааа, хатт с ним, все равно драный был - она задвинула его ногой подальше и быстро выпрямилась, одергивая рубашку - и запоздало понимая, что мечи и пояс, вместе с сапогами, так и остались лежать на полу, и… и кажется, того, что она - растрепанное расхристанное чучело, ничто не исправит.

- Доброе утро, мастер Аэлара, - смущенно улыбнулась она. - Я тут… немного... сбила расписание нашего капитана, но все уже хорошо!

- Да, у нас троих все уже действительно в порядке. Доброе утро, - Мэй улыбнулся вошедшей Аэларе. Сложно было не улыбаться ей в целом, а уж тем более такой вот какой она была сейчас. Серьезно, строго одетой, задраившей все кингстоны. И улыбающейся едва заметно подрагивающими губами, обметанные края которых пламенели из-под слоя какой-то косметики. Мэй отложил свою ложку, и поднялся из-за импровизированного столика. Раднари суматошно сгребала свои запасы, теряя часть в процессе, - надо бы узнать, что там было, и возместить потерю. Кац изображал приветливый соляной столп с планеты Лот, по недомыслию чьему-то вооруженный поварешкой. Мэй же внимательно осматривал самую красивую девушку в Галактике и быстро тасовал варианты. Самым приемлемым для того, чтобы помочь ей быстро и без лишней информации для длинных ушей было, как это не показалось бы странным - говорить правду. Вопрос как обычно в том, какую и сколько. Хотя… можно было попробовать просто промолчать. - У нас тут небольшая тренировочная травма, но все уже хорошо, всех починили. Кац, будь человеком, сходи-ка ты за уборочным дроном, а? Или хотя бы за шваброй. Я ее вчера в двигательном вроде бы оставил. Раднари, а тебя… могу ли я попросить проследить за ним? А то, судя по моему завтраку, у него все-таки что-то еще осталось… эдакое. Ты же помнишь, что делать, если его заклинит опять, да? Я бы сам пошел, но у меня вот-вот пробы подойдут. Пожалуйста?

Раднари перевела взгляд на мастера, на Мэя, снова на мастера. По всему выходило, что она тут, кажется, лишняя, ну потому что… ну все-таки вряд ли капитан всерьез переживает, что Кац не найдет швабру или… уборочного дрона, да и… не так уж сильно она тут насвинячила, чтоб… а, ладно. В любом случае, если старшим есть что обсудить без ее ушей - ну, значит, так. Было как-то немного - бессмысленно - обидно, но…

Но старшие делают так всегда, что уж тут. Наверное, надо самой стать мастером, чтоб понять.

- Мастер, я пойду тогда, да? - уточнила она на всякий случай. Но Аэлара кивнула, явно не имея ничего против. Ну, по крайней мере, у нее Раднари будет время привести себя в порядок. Потом, когда она сопроводит Каца до нужной точки. Она выскользнула в коридор мимо Аэлары - от той пахло чем-то вкусным, духи, что ли?.. эх, вот… - и дружески кивнула Кацу. - Пойдем?

Кац, обдав напоследок всех остающихся оранжевым пламенем своих очей, с истинно королевским достоинством проследовал за Раднари из медотсека. На самом выходе демонстративно хлопнув по сенсору закрытия дверей, отрезая тем самым Мэя и прямую, как струна, Аэлару от себя и своего неуемного любопытства.

Мэй растерянно посмотрел ему вслед: с его другом все это утро однозначно творилось хатт знает что. Но всему свое время - о причинах всех этих фортелей и странностей он планировал узнать позже. Сейчас же его приоритетом были эти несчастные ало-пламенные красивые губы и их обладательница, которая, похоже, по понятным причинам побаивалась на него смотреть. Чуть меньше алого, чуть меньше пламени точно не сделают их менее красивыми. А что до смотреть… ну, главное сейчас - помочь. Он бы и сам на себя не смотрел порой. Мэй снова повернулся к своему личному солнцу и тихо сказал:

- Пока они там ходят гуськом, давай обработаем твои губы? Правда, чтобы толком все сделать, мне придется немного повредить твой макияж. Ты позволишь? - Мэй, чтобы не терять даром времени, если что, достал из той самой тумбочки-столика две маленькие тубы и пачку салфеток. Стер с рук отработанный перчаточный гель, нанес новый - благо туба с ним так и лежала неподалеку. Распределил, формируя покрытие: вот только грязных лап там и не хватало, да, - Присаживайся вот туда, под свет, пожалуйста. Обещаю, больно больше не будет.

- Да, да… конечно.

Сообщение о тренировочной травме ее успокоило -  такое бывало, и не раз, и не только с Раднари, а и с теми, кто умел драться получше. “Потом надо выяснить, в чем дело, - отметила она себе, - чтоб такого не повторялось. И узнать, как именно она тренировалась - не задела же она себя собственным клинком, это было б совсем уж....”
А вот то, что они остались наедине - не успокаивало совершенно. Аэлара старательно отводила глаза, но, надо было признаться, получалось… не очень. Может быть, не надо было отпускать Раднари, при ней все было бы проще. Проще держать лицо, проще делать отсутствующий вид, проще…

Она села, сцепила руки на коленях, сжала пальцы так, что побелели костяшки. Сердце стучало слишком быстро и слишком сильно. Она опустила ресницы, подставила лицо под свет и… задержала дыхание, сама не зная, зачем. Это не успокаивало, но… вдруг?

- Не бойся, если что, у меня высокий болевой порог, - тихо сказала она, не поднимая глаз.

Мэй отрегулировал светильник так, чтобы он не бил ей в глаза и осмотрел фронт работ. Попутно отметил и сжатые в замок пальцы и попытки не дышать. Вздохнул тихонько и начал очень осторожными и ласковыми движениями салфеткой снимать с губ всю ту пакость, которую девушки обычно используют для создания красоты. И которая то и дело норовит вызвать аллергию, раздражение кожи или чего похуже. Мэй искренне старался не выбраться за очерченный контуром губ рубеж, не повредить то, на создание чего Аэлара явно потратила почти все то время, что прошло… ну, которое прошло, да.

- Я уже давно не врач, но привычка не превращать процедуру в пытку осталась. Она непобедима, - на смену салфетке пришел гель из первой тубы: анестетик, противовоспалительное, антибиотик. А еще - прохлада и возможность улыбнуться, если захочется. Сказать что-то без боли, если захочется. В ином случае Мэй трепался бы напропалую, отвлекая пациента от того, что делает. Но с ней… весь треп сейчас, в этот момент казался каким-то лишним и неуместным. Мэй поймал себя на том, что смотрит на нее и улыбается, как последний дурак. Хорошо, что глаза ее были закрыты и длиннющие ресницы бросали тень на щеки. Губы, освобожденные от помады, алели сами по себе, отблескивая в ярком свете. Мэй с тихим вздохом убрал прохладное - даже сквозь пленку он ощущал эту прохладу, - средство и заменил его на то, что на жаргоне называли “укрывашка”. Гель на основе колто, формировавший тоненькую, но довольно прочную бактерицидную и восстанавливающую пленочку. Которой как раз и можно было прикрыть такого рода заживающие поверхности. - Кхм… тут такое дело. Если ты не любишь клубнику, то скажи - у меня на выбор есть еще какие-то запахи, но они все… менее вкусные. Терпеть же что-то гадкое на губах шесть часов… ну нет уж. Если то, что есть, не подойдет, то придумаем что-то еще. И… попробуй что-то сказать, пожалуйста, можно беззвучно. Нужно понять, все ли я правильно сделал. Сейчас… я могу что-то пропустить. Что-то, что болит. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Ни сейчас. Ни потом.

Тихо пискнул анализатор, сообщая, что вышли пробы. Мэй коротко посмотрел туда и снова перевел взгляд на Аэлару.  Проследил взглядом выпущенную из прически прядку, зацепился им за край воротника… и за старательно прикрытый одеждой, но высунувшийся краешек здоровенного лилового синяка.

“Мудак ты, парень. Как есть мудак.”

Он осторожно положил свободную руку на ее сжатые кисти и, наклонившись чуть ближе, так, чтобы можно было говорить шепотом, сказал:
- Прости, пожалуйста. Я не хотел, чтобы тебе было больно… и чтобы вот так - синяки везде, - чуть сжал руку на ее кисти, пытаясь успокоить и как-то извиниться за все, - Если у тебя будет время днем… то я просто настрою регенератор под тебя… и оставлю ждать. Там нажать одну кнопку останется.

Под его осторожными касаниями тупая тянущая боль таяла, исчезала без следа. Что бы еще такое можно было б сделать с ноющим сердцем… Со сбивающимся дыханием. С неудержимо краснеющим лицом. Она зажмурилась сильнее, всеми силами надеясь, что макияж скроет эти проклятые горящие пятна на щеках - хотя бы насколько-то. “Нельзя же так… так…”

Нельзя.

Но и нельзя было приказать себе забыть - насмешка, какая же насмешка, другому можно, себе нельзя… - о том, что он сейчас совсем близко, и можно протянуть руку, коснуться, прижаться губами к царапинам и синякам, которые она сама и оставила, и можно снова ощутить все то, что… Щеки полыхнули таким огнем, что сейчас, казалось, это не скрыл бы и глухой шлем.

Кажется, он хотел, чтобы она что-то сказала. Что-то… важное. Ответила на вопрос. “Можно беззвучно…” Нет, как же можно так ответить? Мысли путались, и она чувствовала себя совершенно беспомощной - как никогда раньше. Буквально только что она была собранной и сосредоточенной - но все снова рассыпалось, рушилось под руками, и… “Так нельзя. Нельзя…Слабая, слабая, слабее ребенка, бери и делай, что хочешь. Нельзя…”

Он наклонился еще ближе, и она с трудом удерживалась от того, чтоб не вслушиваться, не всматриваться - “что он чувствует, что он думает, как ему сейчас?” Рука, теплая и уверенная, легла на ее сжатые до боли пальцы, и ее голова пошла кругом так, что показалось - она сейчас упадет. Так… нельзя.

Она открыла глаза, взглянула на него - снизу вверх. Сказать, что-то сказать… А. Точно.

- Мне не больно, что ты, - голос звучал хрипловато, но губы уже не ныли, и это было хорошо. - Все в порядке. Я тоже… была вовсе не образцом сдержанности.

Она осторожно высвободила руку, провела пальцами по его плечу, на котором алела недавняя - совсем недавняя, да…- царапина.

- Это ты меня прости, я… И тебе самому не помешал бы регенератор, - нужно было убрать руку, но она медлила, медлила. - Ты что-то… спрашивал про вкус лекарства, да? Мне… все равно. Не имею ничего против клубники.

Невыносимо тянуло облизнуться - вот так, поднимая на него затуманенные глаза, приоткрыв влажные губы, и… Она подумала, как это выглядит с его стороны - и не удержалась, коротко выдохнула. Ох…

Но… почему бы и нет?
Если бы тут была Раднари, и если бы она - вдруг! - была в курсе всех моральных терзаний одного мастера-джедая, она бы повторила за своим наставником бессмертное - “ну, сгорел сарай - гори и хата”.
Это было невыносимо, невозможно точно.

Она, не отрывая взгляда от его лица, приоткрыла рот - как же это, как же… - и осторожно дотронулась кончиком языка до уголка губ, чуть заметно, чуть…

- Мне..  сказать что-то… еще?

Бух! Бух! Бух! Сердце, казалось, мигрировало со своего места куда-то в горло, и стучало, гремело там, пытаясь вырваться наружу. В голове разом не осталось ничего из того, о чем Мэй думал, когда увидел ее десять минут тому. Ничего о том, что “все правильно, парень, она хочет от тебя отгородиться, и все в ней сейчас просто кричит об этом: одежда, идеально прямая спина, до судорог сцепленные пальцы”; о том, что “это было просто продолжение сна, сказка, которая на час стала реальностью”; о том, что “то, что она сказала… забудь, парень, королевы не хотят и не любят шутов, мир устроен совсем-совсем иначе”. Все это просто ухнуло куда-то, во тьму, в бездну, вместе с робким опасением, вместе с ростками отчаяния и печали.

“Да… но…”
“Нет, ты не…”
“Я не…”
“Она… она…”

“Заткнись.”

Мэй диким усилием резко выдал это вот обоим: и внутреннему паникеру и долбаному медитеку, который снова отметил тревожной трелью в его голове абнормальный подъем всего и сразу. Нормальный. Нормальный подъем.

Как Мэй умудрился отрубить к хаттам всю исходящую из медитека телеметрию и закрыть дверь на свой личный код - он и сам сказать не смог бы. Потому что это был не он, точно. Мэй же смотрел на ее алые полные губы, на раскрасневшиеся щеки и мелькающий кончик языка. Тонул в ее блестящих, широко распахнутых темных глазах окончательно и бесповоротно. Утро что у него, что у его тела снова стремительно становилось очень и очень добрым.

Соображая примерно ничего, не осознавая толком, что делает он и что происходит вокруг, он медленно провел подушечкой большого пальца по нижней губе Аэлары, остальными придерживая ее подбородок, очерчивая его контуры. И не было в этом касании ничего врачебного, ничего процедурного. Только чистое восхищение, ласка и такое же дистиллированное желание. Собственные же его губы обхватили ее указательный палец, который так неосторожно касался его плеча: чувствуя, растягивая поднимающуюся изнутри жаркую волну. Мэй не выдержал и втянул этот палец с острым коготком чуть дальше, чуть сильнее, коснулся его языком, ощущая шероховатость кожи, тепло. И совершенное, неразбавленное удовольствие.

“Так нельзя,” - мелькнуло что-то на грани сознания и угасло. В ушах стучала кровь, сердце билось все быстрее и быстрее. Ее бросило в жар, туго затянутый пояс мешал дышать, и хотелось распустить его, расслабить хотя бы немного. Но она замерла под осторожной лаской, не шевелясь, так остро, так по-настоящему ощущая каждое касание. Снова хотелось еще. Хотелось большего.

“Что же ты делаешь со мной…”

Было странно - неужели это ее совсем недавно скручивало бесконечной ледяной судорогой, неужели это ей казалось, что “так бывает у тех, кто не она”? Неужели?.. Горячая волна желания смывала все - сомнения, опасения, страхи и отголоски далекой боли. “Ты есть”. “Я есть.” “Здесь и сейчас - мы есть.”

“Что же делаем - мы оба…”
“Я не должна…”
“Я не…”

Все, что было должно и не-должно, нужно и не нужно, вылетело из головы. Она забыла о том, что скоро должна вернуться Раднари, а с ней и Кац - ну сколько же можно искать уборочного дрона, не час и не два же… и перед девочкой никак нельзя показываться в том виде, в котором она будет после… после… да и для всего этого было совершенно не время…  совершенно… не…

Не опуская взгляда, она поймала губами его палец, коснулась языком, дразня, неосознанно повторяя - его движения.
Осторожно. Нежно. Ласково. Потом - чуть прикусить зубами. Потом… Смотреть в глаза. Смотреть на него - снизу вверх, пусть думает о том, что… Пусть... Чуть податься вперед, обхватывая палец губами, потом - назад. Вперед - назад. Чувствовать, как нестерпимый жар охватывает все тело. Как - тебе? Тебе - нравится? Знаю, что да. Слышу. Ощущаю. Все - так.

“Что же ты делаешь со мной…”
“Что я делаю с тобой…”
“Что мы оба…”

Горячо. Легко. Сладко. Игра, в которую сейчас играют двое. И ему безумно нравится и сама игра, и та, с кем он начинает и до боли в груди хочет продолжить эту партию. И следующую за ней. И еще много-много. Шелковистая кожа под пальцами, а контрастом ей - влажный язык Аэлары, который неожиданно вступает в дело.

Мэй посмотрел на нее из-под ресниц, лукаво и приглашающе. Да, так ему однозначно очень нравилось, пусть сам он и находился в довольно скованной и не сильно располагающей к шалостям позе.
“Будь со мной.”
“Играй со мной.”
“Живи со мной.”
“Люблю тебя.”

Собрался сделать свой ход, легонько прикусив ее палец, но… Женское коварство просто не знало границ. То, что она делала, то, что он видел… Стон вырвался из горла сам собой, долгий, приглушенный. Зубы едва-едва успели коснуться поверхности кожи, по его спине прошла длинная, казалось бы, невозможная волна удовольствия. Что-то не сильно, но мешало, но что именно - сейчас не было ни малейшего желания разбираться. Свободная, уже свободная его рука, из которой минуту тому на пол выпала туба с “укрывашкой”, медленно протянулась к ее затылку; пальцы прошлись по заплетенным в косу волосам, скользнули ниже, туда, где между высоким воротником и косой была полоска обнаженной кожи. Приласкали, задвигались в унисон с Аэларой. Вперед - назад… вперед - назад...

О-ох…
Мэй застонал - так долго, так сладко, что по ее телу прошла дрожь, и нестерпимо захотелось услышать его еще раз. И еще. “Ни-за-чем. Просто так. Хочу…” И опускать ресницы, и снова вскидывать взгляд, и любоваться им - при свете. Мэй. Мэй. Мэй-ло-ри. “Что же ты со мной делаешь…” Ей казалось, что она становится слабой - или расслабленной, и ей хочется распустить пояс, и расплести волосы, и…

Когда его рука легла ей на затылок, Аэлара чуть не застонала в голос - так ей бросилась в лицо кровь, так ей стало жарко и душно. Да, вот так. Сладко… Она смотрела, смотрела на него снизу вверх, сквозь ресницы, будто старалась запомнить его целиком, всего, как есть. Так… хорошо.

Мало. Ей хотелось еще. Она прищурилась, еще раз скользнула языком по его пальцу и разомкнула губы, и осторожно высвободилась из его рук, чуть отстранилась, глядя на него, лаская взглядом и улыбаясь. “Так хорошо. Ты красивый, какой же ты красивый. Что со мной творится, что ты сделал со мной, что…” Сердце замирало и начинало биться с удвоенной силой, и воздуха не хватало, и по всему телу волнами проходила дрожь. Она сладко облизнулась, скользнув взглядом по оставленным ей же утром следам на светлой коже, по царапинам - и ниже, по дурацкому полотенцу, и…

М-м-м. Как интересно.
А если…

Аэлара протянула руку, лукаво сверкнув глазами из-под ресниц, развязала узел, и полотенце соскользнуло на пол, и…“Так-то лучше… Так - намного лучше.” Губы тут же пересохли, и она облизала их еще раз, запоздало вспомнив, что, наверное, этого делать было нельзя. Но… и пусть.

Она ощущала свое тело таким слабым, таким текучим, будто бы в нем вовсе не было костей. Слабое, жаркое, глупое тело… Глу-по-е. Она опустилась на колени, запрокинула голову, глядя на него, вслепую провела ладонями по его бедрам. Ей было жарко, сладко и весело. Хотелось прикасаться к нему, дразнить, слушать, как он стонет, как…

“Мой, - подумала она и сама испугалась этой мысли, и отмахнулась от глупого страха, и повторила про себя еще раз, и еще. - Мой.”

Губы. Язык. Осторожно и ласково, потом - настойчивее и жарче. Глубже.
Мой.

Когда Аэлара начала отстраняться, он неосознанно потянулся за ней. Это было так, будто она - магнит, сильный, не-разорвать-не-уйти. А Мэй - всего лишь крохотная железная стружка, которая просто не может, не может больше оставаться одна. Руки бессильно повисли вдоль тела, пальцы разжались.
“Уходит?”
“Не… не надо…”
А потом Мэй посмотрел в сияющее внутренним ее светом лицо, на то как она проводит язычком по губам, на то…
“Я не ве-рю.”
“Со мной?”
“Не-воз-мож-но.”
Но тонкие пальцы уже что-то делали с его… одеждой? И мгновение спустя телу стало гораздо комфортнее, намного удобнее. Правильнее. Вот только…
Мэй стоял, словно громом пораженный. Всегда слышал эту фразу и скептически хмыкал - метафора, преувеличение. Так не бывает. Но так - было. Она действительно это делала. С ним. И… и ей нравилось? Нравилось. Так не бывает. Не бы…

- А-ах! - то ли стон, то ли глубокий выдох, пальцы рук сжимаются-разжимаются, бедра под ее ладонями двигаются сами, то ли сопротивляясь, то ли помогая ей. Помогая… Как хорошо! Как же ему бессовестно хорошо с ней в этот миг. Мэй хочет видеть ее, вот так, сейчас, потому что… Красивее и любимей ее не было и не будет. Но острый пик наслаждения - нет, не вершина, просто… просто ощущение полноты, правильности, невозможной легкости и жара - запрокидывают его голову назад, вырывая из груди еще один тихий стон. И еще. И еще. Каждое ее движение заставляет хотеть большего, хотеть еще.
“Так не быва…”
“Так есть.”
“Так есть!”
“Люб-лю-те-бя…”

Мэй с усилием вернул взгляд назад, к ней. Так хочется видеть ее сейчас, так хочется... Сердце прыгнуло в груди, в горле, высоко-высоко.

“Я - твой. Бери, делай что хочешь. Я верю тебе.”

Не мысль - чистое, сплетенное с острым, ярчайшим наслаждением, ощущение. Мэй безотчетно положил руку ей на затылок: не направлять, не влиять… просто ощущать. Ритм движений, гладкость волос под зарывшимися в них пальцами, ее осязаемость, ее присутствие… А-э-ла-ра.

- А-ах! - и новый пик, выше, ярче, острее. Так - есть. И Мэй стонет, забыв про сдержанность, про то, что в мире еще кто-то есть, кроме них. Громко, выплескивая ту страсть, то наслаждение, что иначе просто разорвут его изнутри.

…и снова - чужие эмоции обрушились волной, плеснули с такой силой, что голова - в который раз уже за это утро? - закружилась. “Так не бывает, нет, я... “ Она снова не разбирала оттенков, мелочей, она просто чувствовала эту бесконечную радость, нежность и - удивление? Какая-то странная… невозможность поверить? Что? Она слышала эту - тревожную? нет, нет, что-то похожее, что-то… - нотку и не понимала - почему? Странные, странные мысли плыли, тонули в жаркой истоме, выныривали и тонули снова, и рассыпались, и путались. Нет, все-таки… в этом же нет ничего особенного… в том, что она делала… если бы… но…

Потом. Неважно. Сейчас - все неважно.

Его радость. Его наслаждение. Его стоны - громче, еще громче, так - хорошо… Вот что важно, вот что сейчас имело значение - во всем мире. И ничего больше не было. И все остальное было не нужно, не важно, не…

“Что же ты делаешь со мной…”
“Во что я превращаюсь…”

Он осторожно положил ладонь ей на затылок, зарылся пальцами в волосы. Она чуть улыбнулась уголком губ, не прерываясь - ни на секунду, нет, ни-за-что… Потянулась, накрыла его руку - своей, направила - вот так, веди, покажи мне, как нужно, быстрее или медленнее, как тебе хочется, как тебе нравится...

“Я с тобой. Я твоя. Здесь и сейчас…”

Это постепенно стало похоже на сжатую до предела пружину. Сильнее, еще сильнее, а ее рука подсказала, что да… не управлять, но направлять. Показывать, двигаться вместе-вместе-вместе, сжимая, стягивая туже и туже эту горячую, раскаленную спираль наслаждения у него внутри. Движения бедер стали резче, в груди было горячо-горячо, губы хватали раскаленный воздух, в коротких перерывах между стонами. Мэй потерялся в своих ощущениях, слишком приятных, слишком ярких. Вторая его рука бесконтрольно улеглась на ее щеку, спустилась по ней к шее, передвинулась ей на спину. Прижать ближе, нежно, но настойчиво, не-от-пу-скать.
“Я так хочу быть с тобой.”
“Ближе.”
“Теснее.”
“Люб-лю-те-бя.”

Крохотный миг затишья, око бури - Мэй ошеломленно смотрит в ее глаза, не оторваться, не расцепить… И пружина внутри распрямляется. Резко, мощно, не остановить, не вернуть назад. Удовольствие выгибает его, - удержаться бы на ногах, но этих мыслей нет, ничего нет, - только он и она…
“Я больше… не…”
“Как хорошо”
“С тобой.”

Мэй закричал от острейшего наслаждения, совершенно не слыша своего крика. И одномоментно с этим все вокруг пришло в движение. Яркими всполохами рванули вверх датчики на консоли скана, развернулась-свернулась и снова развернулась вереница проекций на боковом экране. Откинулась с легким шипением крышка саркофага, а сам он замерцал и запереливался разноцветными огоньками, словно праздничное дерево в День Жизни. Носилки отошли от материнского устройства и беспорядочно задрейфовали неподалеку от него. Анализатор звякнул чем-то внутри себя и начал выводить в воздух голограмму отчета о проделанной работе. Со стороны можно было бы подумать, что в воздухе вокруг двоих бушует разноцветная цифровая метель.

Совместно с пушинкой Аэларой

Жарко. Как же невозможно жарко - и ей хотелось, чтоб одежда исчезла сама собой, чтоб не пришлось тратить время на то, чтоб развязывать пояс, возиться с застежками, чтобы сразу оказаться обнаженной перед ним… с ним… и… Нельзя, нельзя - но так хотелось. Она представила, что его рука, скользнувшая по плечу и по спине, сейчас касалась не ткани, а кожи, и долгая горячая дрожь пробежала по телу.
“Нельзя, нельзя.. так… “

Слишком много “нельзя” - и невозможно сейчас об этом помнить.
Не нужно сейчас об этом помнить… Не нужно…
“Будь со мной.”
“Пожалуйста.”

“Да. Да. Вот так,” - успела подумать она, прежде чем волна невозможного разделенного удовольствия накрыла ее с головой, подхватила и закружила. Она зажмурилась, не желая упускать ни единого ощущения, ни-че-го, услышать голос и целиком, до конца почувствовать сладкую дрожь.

Мой. Мой. Все - мое. Здесь и сейчас - мое.

Но в тот же момент что-то стало не так, она скорее ощутила это, чем услышала, и резко открыла глаза, а ее тело, только что бывшее расслабленным и текучим, уже собиралось, скручивалось пружиной, готовой в секунду распрямиться, среагировать на то, что…
На что?
В этом… не было опасности, это она поняла - почувствовала - сразу же.
“Но ведь это - не я?..”
“Тогда кто?..”
“Это не Сила, это…”
“Что - это?..”

Кажется, последний вопрос она задала вслух.

Ее спина, горячая и расслабленная, резко напряглась под пальцами, тихий настороженный голос задал вопрос, и Мэй тут же пришел в себя, открыв зажмуренные глаза и немедленно получив по рецепторам всем полноцветьем происходящего дурдома. В голову, минуя все поставленные прежде запреты, ломанулся здоровенный пакет информации, по сути представлявший собой одно затяжное машинное причитание.

Но медитеку и его горестям предстояло подождать. Потому что был кое-кто намного более важный. Мэй медленно опустился на колени, не отрывая рук от нее, поглаживая ее спину, волосы в попытке успокоить, сказать без слов, что все безопасно, ничего плохого нет, нет, нет. Моргнув, отключил все внешние индикаторы: с тем, что произошло там, внутри железных псевдомозгов, он будет разбираться потом. Главное сейчас - вот, настороженной стрункой приготовилось к плохому под его пальцами. Замер напротив, глаза в глаза, так близко…

- Все хорошо, милая… все хорошо, - пальцы скользили по ее волосам, и ощущение было настолько приятным, что Мэй не смог удержаться от тихого довольного смешка. - Я тебя… прости, если напугал. Похоже вот это все… был я, - тихое фырканье, рука провела по ее спине, вверх, вниз, подрагивая от желания притянуть ее к себе, ближе, теснее; вторая мигрировала на скулу, провела пальцами по ушку, по влажным губам, - Я… не думал, что… заблокировал все к хаттам, а потом… перегрузил… так хорошо было...

И, не выдержал, поцеловал ее в припухшие губы, легонько-легонько, потому что понятия не имел, как иначе выразить все то, что внутри.
- Спасибо… я и не знал, что так бывает… спасибо тебе.
“Ты чудо.”
“Какое же ты чудо.”

“Опасности - нет. Опасности - нет. Он знает, что делает. Опасности - нет…”
“Все хорошо.”
“Пусть - так…”

Тело медленно возвращалось к своему прежнему состоянию - к нежной расслабленности, к непозволительной, но такой сладкой слабости. Аэлара потянулась, подставилась под ласку, чуть не мурлыча - так хорошо, так спокойно ей было сейчас. Хотелось быть еще ближе, еще… Обнять, прижаться, почувствовать тепло - хотя бы сквозь одежду.

Он говорил - и прикасался к ней так осторожно, будто боялся… испугать еще сильнее? Будто бы… Нет, правда?

“Напугал, ох, напугал, - с улыбкой подумала она, прогибая спину под его рукой. - В первую очередь подумать об испуге, а не о готовности отражать удар. Откуда ты такой взялся только…”

Что-то вздрагивало в груди, горячее, больное, живое. “Хорошо? Плохо? Надо? Не надо? Не знаю…” Она ответила на легкий поцелуй, погладила Мэя по щеке, скользнула пальцами за ухо - ласково, тихо, осторожно и нежно. “Вот так…”

- Ну что ты. Не за что. Мне очень… хорошо с тобой, - отозвалась она. - Так хорошо…

И тут она вспомнила - будто в голове сам собой щелкнул тумблер. Ох, как же…

- Так. Раднари давно… должна была бы вернуться. Она…

...обо всем догадалась? Нет, вряд ли… Или… Или что-то опять… Нет, я бы услышала… или...

К этому привыкнуть… да нет, не сможет он никогда. Мэй подставил голову под ласковые пальцы, -  ближе, еще, не убирай руку, пожалуйста, - и прижался щекой к ее щеке. Инстинкт призывал потереться, пусть он и не чувствует ничего - но так хочется. Однако, памятуя о своей не самой доброй щетине, Мэй ограничился касанием. Как хорошо, когда вот так. Губы теплые, сладкие. И теплая спина прогибается под рукой, ближе, теснее. Аэлара что-то говорит, что-то хорошее, ласковое, а он только и может, что бездумно улыбаться. Но в оконцовке розовый кисель, который был у него сейчас вместо мозгов, все-таки смог опознать в ее речи одно имя...

Раднари? Ах, хаттов хвост… бедная девочка, она ж там с этим сварливым железным чудищем осталась один на один… и он, хорош хозяин, отдал гостя на растерзание этому мастеру глума и повелителю всех зануд… хотя, вроде бы они поладили? Ну да, Кац ведь даже завтрак для рогатика сделал отдельно… завтрак!

Мэй прикрыл глаза, желая продлить тепло момента дольше, как можно дольше. Навсегда. Потом, выдав-таки себе мысленного пинка, сказал негромко:
- Я думаю… что ее Кац поработил. Он порой бывает… таким. Когда человек ему нравится или интересен… становится разговорчивым и желает общения. А Раднари ему понравилась, это точно. А еще - он сегодня был любезен и заменил меня на камбузе. Так что где-то там тебя теперь ждет твой завтрак… И как бы я не хотел прямо сейчас ре-ци-прок-но ответить тебе… взаимностью, и даже не один раз, увы, врач во мне негодует и требует тебя отпустить и накормить. Точнее, долечить, отпустить и накормить. Так что… встаем?

Отстраниться и посмотреть на Аэлару - было… нет, смотреть Мэю очень нравилось, а вот отстраняться не хотелось категорически.

“Разумно.”
Все, что он говорил, было таким разумным, таким правильным. Да, нужно было подняться, привести себя в порядок - хотя бы попробовать, да... - найти для Раднари занятие получше и полезнее, чем разговоры с болтливым боевым дроидом, да и… завтрак, да, завтрак. Есть хотелось просто неимоверно, запоздало поняла она. Все это было необходимо сделать...

Оторваться. Разомкнуть объятия.
“Почему это так… сложно?”
“Почему это так… так…”

“Так нельзя.”

Аэлара подняла глаза. Если б ее спросили сейчас, какой он, каким она его видит - она не смогла бы ответить. Он будто светился отраженным светом - ровным и тихим, и это было так странно, так незнакомо и так… хорошо? Да, пожалуй, так…

“Почему это - так?”

- Да,  это будет очень… разумно, - медленно сказала она, - иначе… Иначе… да. Есть определенный риск… и не хотелось б, чтобы…

“Хотелось бы.”

- Главное, чтоб попытка меня долечить опять не… привела к тому, что все только… - она дотронулась до губ, чувствуя, что их снова придется замазывать как следует, иначе придется демонстрировать Раднари не мастера-джедая, а девку с Нар-Шаддаа. - Но мы же постараемся, правда?

“Разумно.”
Мерзкое слово, назойливое и тяжелое, прибивающее к полу любую мечту. Зато если ты следуешь его тихим и правильным подсказкам, то все обычно становится… приемлемо. Терпимо. Прилично.

И Мэй почти сдался под напором ее и своей собственной разумности, подкрепленной мыслью о том, что она точно хочет есть. А оставлять свое солнце голодать… нельзя, просто нельзя. Но тут… маленький пальчик с длинным ноготком снова коснулся пухлых блестящих приоткрытых губ, провел по ним…

...и картинки двухминутной давности калейдоскопом заметались в его бедовой голове, заставляя Мэя гулко сглатывать. Прошлое стремительно сменилось возможным будущим: он никогда и не думал, что его могут так заводить просто мысли о ком-то, тем более о ком-то, кто одет и наглухо застегнут, но да, вот он - и вот эти мысли, такие далекие от рациональности. Вот она, Аэлара, с ее слегка растрепавшейся косой (длинные распущенные темные волосы кольцами падают на высокую грудь, и сквозь них то и дело проглядывает такая желанная вишенка соска, дотянись, рискни, попробуй...), с ее затянутой в тугие слои ткани фигуркой (белое на темном, медленно раскрывающимся под руками - контраст, от которого у него в один миг просто заканчивается воздух в легких…), с маленькими кистями в коротких перчатках (шероховатое касание, оно ощутимо… оно так хорошо чувствуется… и так… заметно, за ним так горячо следить взглядом…) и с нежным румянцем на таком красивом лице (он хочет видеть и слышать ее снова… тогда было темно… он просто не смог все рассмотреть… все-все-все до последней черточки...).

“Я не хочу разумно.”
“Я хочу честно.”

Мэй и не заметил, как прикусил губу, следя за движениями ее пальчика. Выдохнул коротко и склонился прямо к ее едва прикрытой прядкой ушку. Говорить такое вслух… лучше шепотом, шепотом…

- Я боюсь… что даже без попыток… лечения... все… сложно... - легкое касание, тень поцелуя, и он продолжает шептать, - потому что сейчас я не хочу тебя долечивать. Не хочу отпускать. Все, чего хочу… - руки легонько притягивают ее ближе, теснее, поглаживают в попытке следовать словам и не отпускать, - … все, чего хочу - это снять с тебя этот твой доспех… медленно… не спеша… Хочу распустить твою прическу и запустить руки в волосы… хочу видеть тебя… всю… слышать тебя… целовать… и больше... намного больше... и сейчас вот это он - мой совершенно определенный риск… услышать твое “нет”. Но я буду знать… что хотя бы попытался… быть честным… с тобой… и с собой... Вот - послушай…

Мэй отстранился немного, не пряча лица и взгляда, заглянул в глаза Аэлары, а потом... взял ее руку и положил себе на грудь. Ладошкой туда, где сейчас резко, часто и сильно билось его сердце.

А ведь она почти решила. И почти готова была поступить разумно. Выбросить из головы то, чего бы хотелось, и заняться тем, что было нужно - как и… всегда? Всегда - до сегодняшнего утра, больше похожего на бархатную бесконечную ночь? Всегда - это…

Что такое - всегда?
Как это - всегда?
Что осталось от этого “всегда”?

Она не знала. Хотелось глупого, бессмысленного, непозволительного - позволить ему снять с нее одежду, медленно-медленно, и потом наконец-то прижаться кожей к коже, и… Снова ощутить его чувства как свои, такие яркие и живые, такие настоящие, и не сравнимый ни с чем восторг, и радость, снова нырнуть в жаркий искрящийся водоворот, пойти на дно, задохнуться и всплыть наверх, к воздуху и солнцу, и снова потерять ощущение времени - разве что вокруг будет не темнота, а ясный свет, и она сможет видеть его. Всего, целиком. А он - ее. От этих мыслей - и от его слов, от его голоса - у нее сбилось дыхание, и дрожь прошла по спине, заставляя глухо застонать и выгнуться. Ближе-ближе-ближе.

“Хочу еще…”

Под ладонью стучало чужое сердце, такое горячее, такое живое. И ей казалось, что ее собственное сердце бьется в такт, в том же ритме - и что оно тоже… живое. И от этого снова становилось больно и жарко, и так… так настояще.

“Я тоже этого хочу.”
“Сейчас я хочу этого больше всего на свете.”
“Может быть, потом я пожалею. Может быть, нет. Но это не имеет значения.”
“Одно не имеет значения, второе не имеет значения… что еще ты растеряешь - вот так? И из-за чего… из-за глупости, из-за неумения себя контролировать, позволительного разве что подростку, но не... “
“Хватит.”

Взгляд - к взгляду. Прямо. Искренне. “Нет никого в этом мире - кроме нас…”

“Я тоже хочу быть честной - с тобой.”
“Я просто хочу быть с тобой.”

Аэлара осторожно высвободила руку - как же хотелось чувствовать его сердце еще и еще, но...  Не отводя взгляда от его лица, она вслепую потянула за один из концов пояса, мягко развязывая узел. Так стало легче - и свободнее.

“Это - ответ.”
“Ты понимаешь?”

Как оказалось, сказать “да” можно массой разных способов. И слова для этого совершенно не обязательны.
Стоном.
Взглядом.
Движением.
Мэй безотчетно облизнул совершенно сухие губы и улыбнулся светло и бестолково: внутри словно распустили какую-то туго скрученную, напряженно вибрирующую нить - за эти пару секунд он почти уверился, что ему откажут и приготовился попробовать еще раз. Просто позже. Стало легко, словно в него разом закачали миллионы крохотных шаловливых воздушных пузырьков. Глаза в глаза, читая в ее взгляде отражение собственных мыслей и желаний и совершенно искренне обещая...
“Я очень сильно постараюсь, чтобы тебе было со мной…
...хорошо.
...безопасно.
...весело.
...тепло.”
“Люблю тебя.”

Одна его рука продолжала гладить прогнувшуюся в немом “да” спину, а вторая медленно накрыла собой ее руку, распускающую узел пояса. Переплел свои пальцы с ее, помогая вытаскивать тугую, слишком тугую ткань, с веселым удовольствием чувствуя то, какие же они теплые. Проследовал с ней до конца движения и легонько сжал ладошку, потянув руку Аэлары за собой. Устроил ту на своей шее и с большим сожалением оторвал вторую ладонь от ее спины.

Движение ближе, осторожное, обнимающее - и вот уже Мэй держит свое сокровище на руках. Столько стоять на коленях… ну-у-у, ему можно, у него ноги как раз казенные, а вот ей - не стоит. Поднялся, прижимая ее к себе, легонько целуя в губы, скулы, веки и откровенно наслаждаясь этой невеликой теплой тяжестью так близко. В пару шагов добрался до отползших от базы носилок и опустил свою бесценную ношу на них, не переставая целовать ее - висок, ухо, местечко за ним, кусочек кожи между ним и воротником. Носилки чуть повело, так что пришлось опуститься на колени и намертво зафиксировать их.

Посмотрел на Аэлару снизу вверх, - ох, как же ему жарко сейчас медленно вести по ней, сидящей, взглядом, и удерживать себя от того, чтобы запустить руки под этот скрывающий все самое красивое подол, -  понимая, что улыбается от уха до уха и совершенно счастлив быть вот так, вот здесь. Легким движением чуть развел ее колени в стороны, осторожно взял в ладонь ее ступню в мягком сапожке и начал неспешно его снимать. Медленно, медленно - он ведь обещал, что все будет так. А он очень честный парень. Всегда, когда она рядом.
“У нас есть все время мира, и я твердо намерен использовать его по полной.”
“Какая же ты…
…невозможная.”
“Невозможно хорошая.”

И она показалась самой себе - такой маленькой и хрупкой в его руках. Такой… беззащитной, и в то же время - поразительно, необъяснимо неуязвимой. Такой… Но странно - это не вызывало у нее ни страха, ни желания отгородиться, поставить хотя бы мысленный щит, ощетиниться острыми иглами, вовсе нет. Наоборот - хотелось, чтоб эта иллюзия полной защищенности, ощущение надежного сияющего купола длились и длились, и не прекращались.

“Что со мной…”
“Что я делаю…”

Она подставляла лицо поцелуям, жмурясь от удовольствия - и чувствовала себя невесомой и прозрачной, как солнечный луч. И его чистая радость плескалась вокруг, как нагретая вода, обнимала и ласкала, согревала своим бесконечным теплом. Так легко. Так сладко. Так… спокойно?

Так хорошо.

“Делай - что хочешь.”

Она смотрела на него сверху вниз, и сердце у нее стучало все быстрее и быстрее. Видеть его таким… видеть его так… было настолько обжигающе-сладко, что темнело перед глазами, и хотелось… быстрее, ближе и… Но она чувствовала - спешить не стоило. В этот раз - нет. В этот раз - именно в этом смысл…

Медленно. Медленно. Медленно.
Будто густой золотой мед - по капле.
Нельзя спешить, нель-зя.
Мед-лен-но…

Сапожок соскользнул с ноги, и она пошевелила освобожденными пальцами, затянутыми в черное, тонкое, ажурное. И тихо засмеялась, подумав о том, что вряд ли он ожидает обнаружить под строгой юбкой… такое. Да нет, точно не ожидает.
Интересно будет…
Она с трудом удержалась от желания потянуться, скользнуть пальцами ноги по его животу, и ниже, ниже… тонкое кружево - к горячей коже... Но отвлекать его от увлекательного занятия - и от удивительных открытий, которые маячили уже совсем близко - она не хотела. Нет-нет-нет.

Смех Аэлары осязаемой лаской прошелся по его коже, вызывая мурашки там, где они были хоть как-то возможны. Заставляя все внутри сжиматься от нежности: она смеется, и… ей хорошо. Мэй отвлекся было на ее лицо - хотелось увидеть, хотелось запомнить то, какая она сейчас, и потому пропустил тот момент, когда сапожок оказался у него в руках, а пальчики Аэлары… о-ла-ла! Глаза, перескочившие на крохотные, затянутые в тончайшее кружево, пальчики ноги, сами собой расширились - уж чего-чего, а вот этого… Мэй точно не ожидал! То есть… то есть… он думал… да не думал он ни о чем толком! А тут… о-х-х!
Кажется, восхищенный выдох вышел довольно шумным, ну и пусть. Были бы в голове какие-то связные слова - сказал бы, не сдерживаясь. А так только и мог, что выдыхать, и мысленно бить себя по рукам, которые уже тянулись забраться повыше, проскользить вверх по этому кружевному чуду, чтобы ощутить, где же оно сменяется гладкой и нежной кожей.
“Не-спе-ша.”
“Не-то-ро-пись.”

Он отставил сапожок в сторону и провел пальцами по ступне. Вверх-вниз, по бугоркам пальцев и впадине подъема, чуть надавливая, массируя ее мягкими движениями. Наслаждаясь в полной мере ощущением кружева и тепла кожи под ним. Надеясь, что Аэларе понравится эта нехитрая его ласка. И странное дело, он… да не с чего ему было достраивать эти чувства! Кружева такого толка Мэй разве что видел давным-давно и то на витрине магазина. Но он с отчетливым веселым удивлением понимал, что он чувствует, ощущает их сам! Чуть полнее, чуть ярче, чем обычно. Невероятно…

Губы коснулись шелка и тепла, не желая отставать от пальцев. Мэй посмотрел на Аэлару снизу вверх, из-под ресниц, спрашивая немо: “Позволишь? Не сильно ли… нагло?” Руки же, словно растеряв всю покорность воле хозяина, продолжали оглаживать, протягивать, давить легонько. Мэй почувствовал в себе заново постепенно поднимающийся жар. Хо-ро-шо.

Чуть присогнуть ее освобожденную от обуви ногу, и устроить ее на собственном плече. Так, чтобы иметь возможность легонько проводить по шелку и теплу подбородком - тем его странным местом, которое было полностью своим. И давало полные ощущения… Невероятно.

Второй сапожок тем временем оказался в его руках вместе с заключенной в его плен ступней. И Мэй отчетливо понял, что точно не утерпит… не сможет. И как только исчезнет последняя преграда, он все-таки сделает это...

Удивление. Восхищение. И снова та самая радость, которую она ощущала только что - такая же чистая и яркая. Она подумала, как выглядит сейчас со стороны - с распущенным поясом, с уже растрепанными волосами, и из-под строгого коричневого и белого выглядывает кружево чулок… и… он перед ней на коленях, и… - и кровь бросилась ей в лицо. Как же  жарко, как же душно. Как же хотелось раздеться самой - но нет, не-спе-шить, ни за что не спе-шить…

Сдер-жи-вай-ся…
Терпение - добродетель…

А он смотрел на нее - и прикасался к ней с таким восторгом, будто бы… будто бы… Было в этом что-то такое особенное, словно никто раньше не смотрел на нее - так… так… У нее не находилось слов, чтоб это назвать - в который раз уже? В который раз за эту… вечность?

Он был таким… удивленным, таким неверящим. И ей казалось, что дело было не в ажурных чулках под аскетичной джедайской робой. Не только в них. Будто бы то, что для нее было делом необходимости, а потом привычки к красивому белью (да и мастер Айта была не то чтобы против, а совсем даже за, она всегда фыркала: “Возьмут тебя в плен, разложат на пыточном кресле, а на тебе трусы из синтеситчика, позо-о-ор!”) - так вот, та вещь, на которую она уже и внимания не обращала, была для него каким-то волшебством, сказкой, в которую и поверить-то сразу нельзя.

И от этого у нее кружилась голова.

“Никто… никто и никогда так… не…”

Она наклонила голову, облизывая губы и не говоря ни слова. “Делай, что хочешь. Что… хочешь… Что угодно…”

Такое молчание - однозначно не отказ. Так что Мэй, отставив мешающий сейчас сапожок, начинает… хитрить. Он обещал медленно раздеть - это правда. Но вот то, что все остальное будет медленным - этого он не говорил. Аэлара… смотрела на него так, что внутри все начинало неотвратимо и очень сладко закипать.

Движение ее язычка, будоражащее, длинное, - и Мэй кладет вторую руку на только что освободившуюся ступню. Проводит пальцами обеих рук по выступающим на щиколотках косточкам, кладет ладони на шелковое-кружевное-теплое и ведет этими ладонями вверх. Неспешно, получая свое эгоистичное удовольствие от всех ощущений, - ее тепла, звука ее дыхания, вида румянца на щеках и высоко поднимающейся под всей лишней, лишней тканью груди (ско-ро, ско-ро, не-спе-ши…).

Выше, выше, протяжно, неторопливо изучая внутреннюю поверхность ее икр, коленей, бедер. Оттягивая тот момент, когда ладони коснутся кожи - именно потому что все внутри аж зудит от желания дотронуться… Мэй чуть шире разводит ее ноги, так, чтобы полы ее “доспеха” разошлись - не до конца, только намеком открывая то, что под ними спрятано. Потому, что она - загадка, которую он сейчас, потом, всегда хочет и хочет разгадывать.

Но ожидание хорошо именно тем, что оно - заканчивается. И Мэй дотянулся-таки до границы между кружевом и плотью (хорошо, что она есть, как-же-хо-ро-шо!) ласково провел пальцами по ней, кружа, выписывая узоры то на коже, то на шелке. Дурея, натурально дурея от этого контраста. Слушая, пытаясь увидеть, уловить - потому что знать это сейчас для него жизненно важно...
“Тебе - нравится?”
“Тебе - хорошо?”

Большие пальцы двинулись чуть выше, еще чуточку, еще немного. Туда, где точно можно найти ответ на то, хорошо ли ей, так же ли ей хорошо, как ему сейчас. Коснулись нежно-нежно, едва прижались, огладили, - вверх-вниз, вверх-вниз… Не-спе-ша, ритмично, пытаясь почувствовать, найти то самое сладкое местечко, надеясь, что то, что он делает, скоро подарит ей немного радости. Никто не обещал, что все будет медленно. Мэй вот - точно не обещал.

Если бы все было, как раньше, Аэлара бы подумала о том, как правильно выглядеть - вот именно сейчас, когда он смотрел на нее снизу вверх, и его ладони скользили по ее ногам выше и выше. Она бы улыбалась, опуская ресницы, притворно смущалась, вспыхивала румянцем - или бледнела и накручивала бы на палец темную прядку, закусывала губы. Она была бы разной - такой, как ее хотел бы видеть тот, кто с ней. Такой, какой быть было б необходимо - и тот, кто с ней, остался бы доволен. Он бы увидел отражение своих желаний, своих чувств - так смотрятся в волшебное зеркало, да, в зеркало, и видят в нем только то, что хотят увидеть. Сейчас, в этот момент, когда дыхание замирает в груди, сейчас, при ярком свете, когда он может хорошо ее разглядеть - это было бы особенно важно…

...если бы ей хоть что-нибудь было б нужно.

...если бы она хоть чего-то хотела добиться.

...если бы.

Но все было не так - и она чувствовала себя… потерянно? Что сделать, как посмотреть - вот сейчас? Ласковые прикосновения заставляли ее безотчетно вздрагивать и тянуться навстречу - но разве этого было достаточно? Разве?..

Ответа не было. Было тепло его рук - сквозь тонкое кружево, был взгляд - глаза в глаза, было только одно слово, которое хотелось выдохнуть, горячо и тихо: “Еще…”

Его ладони поднялись еще выше, коснулись горячей кожи, и она безотчетно развела ноги еще шире, и, сдавленно охнув, не выдержала, прикусила костяшки пальцев. “Ох, как же…” Она и сама не знала, что особенного было в этих легких нежных касаниях - такого особенного, что перед глазами все плыло, губы пересыхали, и хотелось, чтоб этот миг длился, и длился, и длился до тех пор, пока…

- Аххх!

Аэлара задрожала всем телом, выгибаясь, подаваясь навстречу. Снова прикусила костяшки - до боли, сдерживая долгий вскрик. Пальцы второй руки вцепились в тяжелую текучую ткань верхней робы, крепко-крепко, чтоб как-то удержаться в сознании. Казалось, что она уже напряжена до предела, что она вся - как нагретое стекло, щелкни - и разлетится вдребезги, засыплет все мелкими острыми осколками.

- Да… да… хочу…

Да, она хотела. Очень. Жар-ко… слад-ко… еще… тело отзывалось на каждое касание так, что невозможно было терпеть, хотелось подхватывать ритм, и ускорять его - еще, еще, вот так, пожалуйста, е-ще…

Бедра свело долгой сладкой судорогой, и она не выдержала - вскрикнула, запрокидывая голову, отчаянно хватая ртом воздух, которого так мучительно не хватало, пытаясь отдышаться.

“Как же… как же…”
“Невозможно хорошо.”

Она чуть улыбнулась непослушными губами, наклонилась вперед, потянулась к нему, проговорила, сбиваясь:
- Ты… так… хорошо. Так…

И добавила чуть слышно:
- Иди ко мне… Поцелуй меня. Сейчас.

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-04-28 01:45:56)

за авторством двух ореховых сонь Мэйлори и Аэлары

Аэлара хотела ненадолго прикрыть глаза - а уснула, и ее обычно чуткий сон в этот раз был таким крепким, что ничего не видела и не слышала. Будто бы усталое - от чего бы только! - тело просто отключилось, как механизм, замерло, легло недвижным камнем. Она спала - и видела сон, в котором ее несла бесконечная тихая река, над которой переливалось от оранжевого к фиолетовому небо, как драгоценный камень. А она лежала на спине, раскинув руки, и смотрела на разгорающиеся огнем облака - будто горящий пух… Она не чувствовала ни холода, ни боли, ни одиночества, ни страха - только покой, тихий и ровный, как течение этой реки. И она плыла под этим полыхающим небом, и облака плыли над ней, и таяли, и складывались в знакомые очертания боевых кораблей, но почему-то это не вызывало тревогу.

Просто облака. Это - просто облака…

Река вынесла ее на каменистый берег, и она поднялась, и встала босыми ногами на широкий плоский камень, менявший цвет от коричневого к сиреневому. Мир был пустым и гулким, и только шагах в десяти, почти у самой воды сидел кто-то, и ветер трепал белые-белые прядки, выбившиеся из высокой затейливой прически.

- Тенната, - сказала она.

Женщина обернулась на голос, глядя - нет, не глядя, глаз у нее не было - просто повернув в ее сторону лицо, на котором тускло поблескивали очки. Тот, кто не знал, мог принять бы их за зрительные импланты. Аэлара теперь - знала. Темная кожа женщины под этим огненным светом отливала кирпично-красным.

- Здравствуй, - отозвалась та.

Аэлара подошла, села рядом, расправляя мокрую насквозь юбку. Темные складки текли по камням, будто и сами были речными волнами. Лицо Теннаты было спокойным и непроницаемым, как водная гладь. Ни единой морщины, ни единой лишней складочки - будто бы вырезанное из гладкого черного дерева.

- Ты умерла, Тен? - спросила Аэлара, и эти слова показались ей такими неуместными рядом с этой рекой и под этим небом.

Та покачала головой.

- Нет. Мне просто спокойно. Почему ты первым делом думаешь о смерти?

- Я не знаю. Я боюсь, Тен. Я не хочу - но я боюсь. Слишком много тех, кто… И мне страшно. Я хочу быть всем вам щитом и не могу.

Тенната покачала головой, протянула руку, положила ладонь поверх ладони - черное поверх белого.

- Не бойся. Пусть щитом будут те, кому должно. Ты меч, а меч призван отражать удары. Это - иначе.

- Ты… говоришь как в Совете, Тен.

- Я говорю правду, Аэ. Каждый должен делать то, что должен. Каждый… Понимаешь?

Река тихо пела - и, кажется, уже можно было разобрать слова. Тенната молчала, а потом исчезла, растворилась в воздухе без следа, и было почему-то понятно - так нужно. Река звенела - едва слышным перезвоном колокольчиков, река шумела и вздыхала, волны набегали на песок одна за одной. И звон становился все громче, все...

Аэлара открыла глаза. Вокруг плыл и плескался приглушенный свет, и тихо позванивали самые настоящие колокольчики. Но… Она приподнялась на локте, щурясь, присматриваясь - и неожиданно сама для себя улыбнулась. Мэй дремал рядом с ней, полусидя, почти сползая по спинке кровати, и ее левая рука лежала у него на животе, и это было так… тепло. Так…

Ей не хотелось его будить - но что-то подсказывало, что время… Ох, время. И она потянулась, совершенно безотчетно потерлась носом об его бок. Убирать руку не хотелось тоже - и вот это как раз пока можно было и не делать...

- Мэ-эй. Мы проспали все - или еще не все?

Засыпать  Мэй не планировал. Думал, что посидит немного рядом, подумает о разном. Погреется - не телесно, температура везде на корабле сейчас была комфортной и для кого-то более чувствительного, чем он, а… внутри. Рядом с Аэларой ему было тепло и как никогда спокойно. Словно то солнце, что видел он перекатывающимся под ее кожей давало частичку своего света и тепла и ему.

А вот засыпать он откровенно боялся. Да, сейчас был корабельный день, и Мэй оставил немного освещения в ее каюте, и где-то за пологом брела под еле-еле слышную песенку по бесконечной золотой траве маленькая золотая же тука из игрушечной шкатулки… Но он все равно глубоко внутри себя боялся закрыть глаза, чтобы открыть их где-то еще, не здесь. Где-то, где не будет Аэлары, но будет память о синих-синих молниях, белизне, боли и черных руках.

Так что он дал себе твердое-нерушимое слово, что вот, через корабельный час… ну, может быть, полтора… ладно, два! - но два - это край!  - он поднимется и пойдет заниматься всеми теми делами, которые отложились, но никуда не делись. А пока… можно было сидеть, наслаждаться ею, спящей, игрой света и теней на коже, запахом, звуком дыхания. И пытаться лениво думать, но не преуспевать, потому что как же о чем-то думать, когда рядом она, и так тепло, и золотая тука идет и идет по изгибу ее спины…

Темнота вокруг была ласковой, успокаивающей. Мэй плыл в этом бархатном-шелковом бесконечном море, а вокруг и внутри не было ничего. Ни времени, ни пространства, ни боли, ни страха. Только покой. А потом на живот его откуда-то легло щекотное тепло, и Мэй прижал его к себе ладонью, крепко-крепко: покой - это хорошо, но с этим теплым ласковым пятнышком было намного лучше.

А теплую темную вечность спустя у щекотного теплого пятнышка появился друг? Родственник? Что-то маленькое и такое же славное прошлось короткой лаской по его боку - по кусочку той части, которая что-то да ощущала. И Мэй фыркнул тихонечко, и темнота вокруг завертелась, закружилась сама, утаскивая и его в свой стремительный танец…

Глаза он открыл рывком, спросонок не совсем понимая, где именно он находится, но отчетливо понимая - с кем. Аэлара о чем-то тихо спрашивала его, и ее теплая ладошка лежала на его животе. Мэй едва ощутимо дернулся, а потом прижал эту ладошку к себе рукой, так же, как делал только что во сне. Провел по мягкой коже указательным пальцем, возвращая себе ощущение реальности и пытаясь все-таки понять, о чем же его спрашивали… что-то… что-то…

- О-ох ты ж… кажется, я заснул, - он улыбнулся ей виновато, как-то не на это был его расчет. - Заснул… и да, кажется… проспал. Мы… проспали.

Улыбка из виноватой стала широченной и очень счастливой. “Мы проспали” звучало невероятно - намного лучше привычно-непривычного “я проспал”. Короткий запрос вышедшему из перезагрузки медитеку принес ответ, что времени сейчас - без четверти полдень по корабельному. То есть для него лично и его планов все было не так и ужасно. Целых десять минут оставалось до того времени, которое он назначил себе сам, тогда, когда просто пристроился рядом с ней погреться. Но что до ее планов - тут Мэй ничего не знал, так что просто выдал справку о времени.

- Сейчас без четверти корабельный полдень… - голос был хриплым и ломким, во рту стояла полная сушь. Мэй напряг память и вспомнил, что притащил-таки в свой беспрецедентный забег с кухни всякого. Помимо чудесного сердечка из бекона и того, что было под ним. Но одному все это потреблять было… нехорошо и неправильно. - Ты пить… или есть хочешь? Я тут… принес разного. Пока не отключился.

“Полдень...ох, полдень.”

Аэлара нахмурилась, пытаясь вспомнить, сколько же времени они спали - час, полтора? Два? Не то чтоб это было важно, но… Ей должно было б быть совестно - но вот странно, почти не было. Зато было тепло и уютно, и не хотелось двигаться с места. Хотелось лежать, обнимать его, ни о чем не думать - и это было совершенно непозволительно. Не-долж-но. У-жас-но. А еще в голове возникали совсем недопустимые мысли о том, как хорошо было бы поспать еще, спать и видеть сны…

Сны.

Она вдруг вспомнила, что ей снилось - и чуть нахмурилась. Сон показался ей неуловимо-тревожным. Наверное, не стоило придавать ему излишнего значения, но все равно это неуловимое холодноватое ощущение тянуло и мешало. Аэлара поежилась и - почему-то - прижалась к Мэю еще теснее, крепче обнимая его. С ним - и снова почему-то - было спокойнее.

После его слов она задумалась, прислушалась к себе и поняла - да, есть хочется. Ужасно хочется. “Еще бы, после таких-то нагрузок,” - сказал в голове кто-то ехидный.

- Полдень, - повторила она. - Полдень. Какой ужас. Впрочем, разницы уже никакой… Я… никогда столько не спала. Даже не знаю, что ты со мной сделал, чтобы я…

“Чтобы я забыла обо всем - о дисциплине, о правилах, о… А, может, мне просто нужен был повод? Такое простое и понятное оправдание собственной лени…”

- И есть очень хочется, да, - решительно призналась она. Со вздохом сожаления разомкнула объятия, оторвалась от него, села на кровати, скрестив ноги. Запустила пальцы в волосы - и охнула. Кудри перепутались так, что еще немного - и проще будет их остричь. Расческу она оставила на полочке в ванной, и как ни тянись к ней Силой - отсюда далековато будет. Она вздохнула снова - как же не хотелось выныривать из-за полога, а…

- Еще не совсем полдень, - ласковое тепло ее тела, которое только что прижималось к Мэю, и которое он тоже прижимал к себе (ни о чем не волнуйся, всебудетхорошо) отдалилось. И он потянулся следом, как клеевая нитка за сшивателем, как притягиваемый гравитацией солнца кусочек звездной пыли. Увидел, как ее руки запутались в волосах, услышал тихий вздох - и как-то совершенно ясно понял, о чем хочет попросить ее сейчас.
- До него еще есть немного времени. Поэтому... позволь за тобой поухаживать?

“Не потому, что есть разумная причина, какая-нибудь экономия времени, что-то… рациональное, что-то… полезное.”
“А потому… потому что я просто сейчас этого хочу.”
“И, кажется, хотел этого всегда.”
“Если у меня когда-то и была мечта, то… да, она была именно такой.”

Мэй коснулся губами ее плеча, - простая ласка, без намеков, контекстов и обязательств. Просто желание ощутить то, что она - девушка, словно вышедшая из его забытой уже по причине невозможности исполнения мечты, - сейчас здесь. Рядом. Совершенно живая и материальная. Накрыл коротким касанием затянутую в перчатку кисть и, решительно отстранившись, вынырнул за полог. Все то, чего он натаскал за свой стремительный забег, стояло рядом с кроватью на широком кроватном столике. Сервировка всего, кроме блюда с сердечком, конечно, была так себе, на двоечку с плюсом, зато выбор был большим.

Мэй осторожно, стараясь не перевернуть ничего, затащил все богатство внутрь “гнезда”  и устроил его так, чтобы Аэларе оставалось только протянуть руку.

- Вот, то, что красивое - это тебе от Раднари, как я понял. В чашках - сок разный, там отмечено, в каких какой, каф и чай из какой-то неведомой травы - все тоже с отметками. Знакомый, который меня этим чаем снабдил, утверждал, что трава аж с самого Тайтона, но что-то я ему не очень верю. Однако я его пил, и, как видишь, жив до сих пор, - Мэй улыбнулся и отпил из своей “непроливайки” того самого чая. Вкус был странный, сладковато-горький, но ему нравился. - Под второй крышкой какие-то фрукты, смотри сама, что за они, тут уже Кац выбирал и резал. А вот то, странное, в глубокой чашке - это мой завтрак. Не бойся его, он хоть и выглядит так, будто вот-вот заговорит, но вполне безобиден. И там еще печенье в корзинке, ну, так…  на всякий случай.

Последние слова Мэй говорил, уже выбираясь из кровати. В пару широких шагов добрался до санблока, нашел на полочке ее расческу и какие-то штуки, на которых красовалась надпись “для волос”, сгреб это все аккуратненько, и вернулся назад. Странное дело, но во время всего этого променада у него ни разу не возникло желания закутаться во что-то, как-то прикрыть то, что он всегда, - все шесть лет жизни в своем новом “роскошном” теле, - полагал уродством и прятал ото всех. Нет, ничего подобного. Наоборот, Мэю впервые за все это время было комфортно внутри себя. Просто он, ну вот такой, какой есть. Забравшись обратно в полумрак за пологом, он сел напротив Аэлары и, склонив голову, посмотрел на нее.

- Я тоже не знаю, что ты со мной сделала, чтобы… чтобы… Но одно знаю точно - что бы это ни было, оно… все это... мне очень нравится. И… если ты не против… можно я помогу тебе с прической? Я постараюсь быть очень, очень аккуратным. Можно?

Аэлара чувствовала себя… растерянно. Все это… утро? хотя какое же это утро, уже день, хотя… пусть будет утро, так понятнее - так вот, все это утро было для нее абсолютно непривычным. Просто так пропустить тренировку, просто так проспать до полудня, и…

И потому она даже не знала, что ответить - “можно? Нельзя? Позволю? Не позволю? Наверное, да, почему нет…” И она просто неловко улыбнулась, и кивнула - да, да, конечно, я не против. Впрочем - она снова прислушалась к себе и с удивлением поняла, что действительно не против, это была не попытка сделать так, чтоб ему было удобно… Так - внезапно и странно - ей было удобно самой. И ей - хотелось, чтобы так было. “Надо же…”

Она уже столько раз думала о том, что нужно разобраться с собственными эмоциями, что нужно все разложить и расставить, понять, что, как и почему - но чем дальше, тем больше ей казалось, что она этого так и не сделает. Более того - что она найдет тысячу и одну причину, чтоб этого не делать. Это ее настораживало. Забавный, забавный выверт - к добру или к худу? Она не знала - и это тревожило ее вдвойне.

Но пока она сидела на кровати за пологом, как в крохотном доме-посреди-дома, и, улыбаясь, разглядывала поднос с едой, и кривоватое сердечко, старательно выложенное поверх маленьких канапе - так забавно, надо сказать Раднари, что это было очень мило с ее стороны, не-за-будь-э-то-важ-но - смотрела на Мэя, такого уютного, такого… будто бы светящегося изнутри ровным теплым светом, и думала, что нет, ни в чем она не будет разбираться. “Пусть все идет как идет…”

“Все равно это ненадолго.”
“Я хотя бы буду знать, как это…”

И в нарушение всех возможных правил - не есть в постели, например - она протянула руку, аккуратно подцепила за яркую цветную палочку один из бутербродов и, опять же нарушая всякие приличия, сунула его в рот. И он оказался такой вкусный, а она была такая голодная, что она окончательно плюнула на правила и потянулась за вторым. И это было ужасно неприлично и недолжно - но так здорово.

Мэй вернулся и притащил ее расческу, бутылочку с лосьоном для волос и зачем-то упаковку с маской (видимо, на всякий случай), и это было так… так… “есть же какое-то слово, ведь есть же”... так, что в груди становилось тепло и чуть-чуть больно. “Трогательно? Это же называется - трогательно? Да, кажется, так…”

И, нарушив еще одно правило - а именно “не разговаривать с набитым ртом” - она ответила, совершенно неприлично дожевывая настолько же неприлично вкусный бутерброд:

- Я… не против, нет. Но, если честно, я просто разрываюсь - все такое вкусное, и есть уже не просто хочется, а совершенно необходимо. И в то же время - еще немного, и волосы станут похожи на паклю, и придется их разве что срезать.

Она аккуратно сложила обе палочки на край подноса - голубое и красное легли крест-накрест, за-бав-но выш-ло... Потом осторожно, стараясь ничего не задеть, пододвинулась к Мэю ближе, повернулась спиной - облако встрепанных черных прядей легло на плечи.

- Так вот, давай начнем с того, чтоб это гнездо транты на моей голове превратилось в какое-то подобие волос. Иначе это просто невозможно… Вот то, что ты принес - в коробочке маска, и она пока не нужна, а вот лосьоном пройтись можно, так они легче расчешутся. Ты разберешься, что и как, или подсказать?

- М-м, не надо срезать, они такие красивые у тебя, - Мэй повертел в руках то, что назвали “маской” и отложил в сторону. Запоминая, что это вот - не сейчас. Взял в руки расческу и то, что называлось “лосьон” и придвинулся ближе к такой доверчиво подставленной ему сейчас спине. - Я… н-да, по части ухода за красивыми волосами я великий и непревзойденный, но, увы, теоретик. Так что предлагаю такой план: я попробую применить то, что учил сто лет тому назад, на практике, а ты меня немедленно поправляй, если я что-то буду делать не так. Хорошо?

Мэй аккуратно, стараясь не дергать и не тянуть, пальцами разделил кудрявое “гнездо транты” на несколько частей. Взял баллончик с лосьоном, встряхнул пару раз весьма энергично, и, приподняв одну из частей на ладони, легонько сбрызнул им кончики волос. Потом, найдя на расческе секцию с большими зубьями, принялся осторожно и неторопливо прочесывать влажный участок. Снизу - вверх, сначала разобрать концы, не давая им путаться, не позволяя узелкам цепляться за зубья расчески, осторожно, ос-то-рож-но. Потом выше, выше, протянув длину раз, второй, добавить капельку средства, про-дол-жать. Тыльная сторона его кисти то и дело касалась ее спины и это было… тепло. И все это было - тепло.

“Я хочу, чтобы так было всегда.”

Это была странная мысль для человека, чье “всегда” может закончится в любой день вместе с отказавшим имплантом и, скорее всего, точно закончится года через два - вместе с гарантией от его создателей. Раньше Мэй только посмеялся бы над собой, над самой возможностью думать так, да и забыл бы о подобной опрометчиво возникшей в голове глупости. Но сейчас все было иначе. Желание было таким… сильным, таким правильным. Оно крутилось где-то в самой глубине его груди теплым бесконечным потоком. И отказывалось забываться, уходить, исчезать за мутным-мутным стеклом, за которое всегда до этого дня уходили все подобные его мысли.

“Я хочу, чтобы так было всегда. Чтобы она была рядом, чтобы она делала только то, чего хочет сама, - вот как, похоже, сейчас и происходит… Еще вчера я думал, что увижу… что может быть увижу это когда-то, если мне очень-очень повезет, а сегодня… я вижу это - и я хочу, чтобы так было всегда.”

Мэй вроде бы закончил с одной частью кудрей, легонько пройдясь пальцами по коже ее головы, наклонился, поцеловал в шею и спросил на ушко:
- Ну,  что скажешь? Моя теория не сильно ужасна на практике?

Сонно. Спокойно. Уютно.

Аэлара устроилась поудобнее, прикрыла глаза, подставляя волосы под осторожные, ласковые прикосновения, и почувствовала, что начинает задремывать. В полумраке, в тепле ей казалось, что сон плывет вокруг, как белый-белый густой туман. И мысли в голове плыли так же медленно и ровно, проявлялись и исчезали, и совершенно не хотелось цепляться ни за одну из них. Как пришли - так и ушли.

Кто и когда последний раз ей вот так расчесывал волосы? Всем остальным - тем, чьи лица впечатались в память огненным клеймом, тем, кого она забыла сразу же, как только закончила дело - она предпочитала не показываться в таком виде, поэтому и необходимости не было. Кудри уже были расчесаны, уложены и приведены в надлежащий вид, как бы там ни было…

Но сейчас…

“Что, - хихикнул внутренний голос, и на сей раз у него были явные интонации мастера Айты, - мы уже делим всех на “остальные” и “он”? Не рано ли? Не быстро ли? Как же тебе хочется себя обманывать…”

Она не знала, что ответить этому голосу. Просто не знала, и все. Расческа легко скользила по волосам, расчесывая, распутывая - и убаюкивая как-то сама собой. В этом сне Аэлара не хотела слышать язвительный голос внутри головы. Она хотела просто спать - все равно все идет так, как идет, и о последствиях можно подумать и позже, завтра, послезавтра, не-сей-час…

“Какая молодец, - издевался голос, прогоняя сон, оставляя вместо него тревожную муть, - она подумает. Она уже столько раз себе это обещала - но в этот-то раз непременно подумает! Не-сом-нен-но…”

Дремота, как ни жаль, ушла  и возвращаться не желала. Она вслушалась в чужие - такие теплые, такие… эмоции, улыбнулась про себя - хорошо.. Хорошо - что так… “Хорошо, что тебе - спокойно.”

Мэй заговорил, и она улыбнулась снова - теперь уже в яви, наклонила голову набок, подставляя шею его губам. Ей было хорошо - как бы дорого это потом ни обошлось, но пока…

- Прости, я… - ответила она, - чуть не заснула. Никогда не думала, что можно уснуть, пока тебе расчесывают волосы. Впрочем, я обычно делаю это сама… А с теорией все хорошо, и ты все делаешь правильно. Главное - мне не уснуть снова, иначе будет совсем глупо.

Она зевнула и совершенно по-детски созналась:

- Но так хочется.

Мэй широко и беззащитно как-то улыбнулся, услышав это последнее признание. Кто бы сказал… да хотя бы вчера, или позавчера, или год тому, что он будет сидеть и радоваться тому, что девушка рядом с ним хочет спать, - не поверил бы. Более того, спокойно и никак подумал бы, что говорящий просто издевается над ним. Где он - а где девушки? Где он - а где кто-то, кто сам и по доброй воле захочет быть рядом с ним? Где он - а где кто-то, кто не будет испытывать настороженности или брезгливости, когда он находится рядом и уж тем более касается его? Ее. Так что все это - жестокая шутка, которая может и должна сделать больно. Впрочем, боль - это было привычно. С ней живут. Пусть себе шутят.

Но сейчас он просто и без всяких задних мыслей, без воспоминаний и прочего груза радовался тому, что вот она - Аэлара. И она хочет, - как оно здорово звучит-то! - хочет спать. И - звучит не менее здорово - не прячется за комплексом, за тем, что должно, а просто говорит ему об этом. Хо-ро-шо. Здорово-то как!

Так что он еще раз коснулся ее шеи губами - осторожно, ласково, чтобы не потревожить, - и продолжил свою работу по превращению спутанных кудрей в кудри расчесанные.

- М-м-м, лично я не вижу ничего глупого в том, чтобы спать когда хочется. Тело - умное, оно часто чует больше, чем разум. Но… если хочется, но не хочется или в наличии суровая причина сопротивляться такому желанию, то есть разные варианты. Например, - голос его был тихим и еще более низким, чем обычно. Такое себе басовитое мурлыкание, убаюкивающее, успокаивающее. И не то, чтобы Мэй делал это специально! Оно как-то совершенно непреднамеренно так получалось! - например, я могу начать петь гимн Республики. Отсутствие сна - гарантировано. Но страдать будут все. Весь корабль, - расческа снова коснулась кончиков волос и начала тихонько избавлять их от узелков и спутанности. - Или я могу рассказывать какие-то дурацкие истории, которых у меня в запасе корабль и маленький шаттл. Но есть вероятность, что они будут скучными, такими скучными, что и ты уснешь, и я заодно, - немного сверху - вниз, сверху - вниз, монотонный, убаюкивающий ритм, тепло-тепло-тепло, - а еще можем поговорить о чем-то, но и тут тоже есть вероятность заснуть. Потому что рано или поздно я точно сверну на тернистый путь описания какого-нибудь занудства. Я по этой части большой мастер. Или… или ты просто спокойно уснешь, а я разбужу тебя, когда закончу расчесывать твои волосы? Минут на полчаса тут работы точно есть. Или, как еще один вариант - я разбужу тебя, когда закончу с обедом. То есть часа через два. Обещаю не жульничать и все сделать честно.

Мэй, не прерывая своей подрывной снотворческой деятельности, прислушался к полулежащей на нем девушке. Разбудил? Усыпил? Самому ему было как-то тепло и улыбательно-щекотно внутри. Хо-ро-шо.

“Засыпай, моя хорошая.”
“За-сы-пай.”

Река пела, река укачивала, река усыпляла.

Только что казалось - бодрствовать так просто, но стоило чуть-чуть смежить веки - как вокруг снова зашумела она, та самая река под огненным небом, которую Аэлара только что видела во сне. В бесконечном мерном шуме волн можно было даже разобрать слова, если прислушаться - и голос, тонущий в белой воде, был ей знаком, но монотонное пение реки оказывалось сильнее. И волны размывали границу между сном и явью, и уже было не различить, что именно ей снится - то ли уютный полумрак каюты, и легкие прикосновения расчески к волосам, и осторожное тепло чужой радости, то ли бесконечная река, и горящие облака над ней, и спокойное одиночество наедине с водой и небом. Наверное, повторяющийся сон, который вернулся после пробуждения, можно было как-то трактовать, и у него было какое-то значение. Наверное…

Наверное, она должна была что-то ответить - что-то осмысленное было в те словах, которые одно за одним уносила река. И можно было цепляться за них, но все равно не получалось - и смысл ускользал от нее, и…

- Я… - зачем-то выговорила она, уже сползая, стекая, прижимаясь к чужому надежному теплу, - я… сейчас… проснусь, да...

Но она снова провалилась в сон, и  в этот раз ей не снилось ничего.

“Уснула. Хорошо. Пусть спит.”
“Успел. Ну… почти успел.”

Он с улыбкой услышал сонное бормотание и почувствовал, как кто-то теплый и очень-очень спящий сполз ниже и прижался к нему, словно Мэй был чем-то… уютным. Дотянуться до края одеяла и закутать в него уснувшую девушку было просто. Хвала его длинным рукам и тому факту, что одеяло он в свое время раздобыл здоровенное и легкое. Отодвинуть в сторону еду, цапнуть одну из подушек и устроиться чуть удобнее - не для себя, для нее, ему-то что: хвала его-не-его мышцам и скелету - ничего не затекает от долгого сидения, ничего не болит и не устает - тоже было несложно. А потом… сиди себе истуканом, думу думай. Гладь нежно заплетенные в не самую красивую в мире (уж очень шустро плести пришлось, да и опыта у него по этой части было с гулькин нос), зато берегущую от спутывания только что расчесанные волосы косу и теплое-теплое плечо. Мурлыкай про себя какую-то дурацкую песенку из старых времен. И думай-думай-думай - размеренно и в кои то веки полно. Так, как умел когда-то, так, как учили.

Если кто-то смог бы заглянуть в голову Мэя сейчас и как-то графически отобразить то, что творилось в его мыслях, то картинка получилась бы прелюбопытнейшая. Мысленный хаос, по структуре напоминавший собой газопылевое облако, в котором каждая частичка была отдельной мыслью или известным фактом, или сформированной гипотезой, или каким-то ощущением от чего-то. И все это многообразие активно обрабатывалось, перетасовывалось и приводилось к каким-то промежуточным или окончательным выводам. Последних, впрочем, было меньшинство, и все они касались непосредственно и единственно обладателя всего этого кипучего мыслительного процесса.

Сам же Мэй с легкостью выделял во всем этом хаосе отдельные… ну, вроде как потоки. Или хаосы поменьше, связанные с какой-то более локальной и узкой проблемой. Он с легкостью перепрыгивал с темы на тему, порой объединяя факты из разных слоев, переворачивая их, чтобы понять или достроить взаимосвязи, или наоборот, разнося свои ощущения с этими самыми фактами, чтобы очистить общую картинку от шелухи личностных оценок. Первым, что привлекло его внимание, то, что запустило все это каскадно-хаотическое движение, был… сон. Да, именно сон, который так старалась подавить и прогнать мирно спящая сейчас рядом с ним девушка.

“Не знаю, что… что именно она делает каждый день, что на деле является делом ее жизни, - хотя догадки есть, само собой, сложно игнорировать некоторые факты, - но мне устойчиво кажется, что вот такое вот состояние - больше всего похоже на нервное истощение, если честно, - для тренированного, здорового и молодого человека… женщины… не очень, кхм, здорОво. Что, в свою очередь наводит на мысли. На воспоминания, более того. И… и я что-то как-то не очень хочу, чтобы оно так было. Понятно, что это не мое… да к хаттам! Это мое дело. Мое. Да, ясно что навязываться и манипулировать… подтасовывать выборы и все, что я так отлично умею делать - нет. Нет и точка. Но и смотреть на то, как она себя мучает - я не готов. Значит… буду пробовать что-то. Что смогу в тех рамках, в которых я пока есть. Мелочи, пустяки, ерундовины - лишь бы спала нормально и ела так же нормально; лишь бы улыбалась хоть изредка потому, что ей так хочется. И не изводила себя никакими “доспехами”. Нагрузки как у рудокопа, а восстановление после них… как у каторжника, похоже. То есть тоже отсутствует. Я… я не могу это так оставить. Не хочу это так оставлять.”

Выходило так, что на первом газопылевом слое в активном осознании крутился вопрос того, что и как Мэй может сделать, чтобы хотя бы минимально избавить девушку его мечты от чувства вины за нарушение установленных когда-то давно, и, похоже, что не ею, правил. Возможно, в те  прошлые времена эти правила имели под собой основания и были нужны. Более, того, возможно, они помогали и были нужны зачем-то сейчас. Но в настоящем времени налицо было и то, что строгое их исполнение приводило к очень негативным последствиям минимум для ее физической оболочки. Вариантов попытаться ослабить давление поведенческих догм хотя бы на время некоторое количество было, оставалось понять, что из них будет приемлемо для нее.

“Так, с едой, похоже, проще всего. Надо будет пошерстить запасы на тему того, что достаточно калорийное, вкусное - и при этом мелкое и выглядит безобидно. Ну, как… как вот эти бутерброды, да. Только желательно, чтоб оно еще и не было очень скоропортящимся. Потом притащить это сюда, оставить где-то, где легко найти, и не так оно в глаза будет бросаться. И питье тоже. А потом надеяться, что эта подрывная деятельность принесет свои плоды. И она начнет хотя бы пробовать есть после нагрузок. Или до нагрузок… да хоть когда-то! Со сном же все сложнее, тут у меня у самого проблемка имеется. И мои способы решения… не годятся ни для кого. Хм… надо будет спросить при возможности, как она относится к массажу... Без подтекстов! Просто расслабление мышц!”

Слово же “рамки” немедленно принесло комплекс понятий из другого мыслительного потока, и комплекс этот заставил Мэя едва ощутимо внутренне поморщиться. И тут же удивиться своей такой слабой своей на это реакции. Обычно… давно, давным-давно - его реакция на эти “рамки” варьировалась от полного индифферентного безразличия до безразличия глубоко возмущенного. Сейчас же… он полностью внутренне согласился с этими вот “рамками”, но только затем, чтобы понять, что он будет хотеть их пересмотра. Полного или частичного, точно не быстро, точно не полностью. Но попытаться - хочет. И… да, будет. Попытается, то есть.

И эти же самые “рамки” соединили первый, бытовой в чем-то слой мыслей со вторым, на котором вовсю шло средне- и внезапно восставшее из мертвых долгосрочное прогнозирование. Само собой, очень и очень примерное - данных было до невозможного мало, а то, что было - откровенно нуждалось в подтверждении и проверке. Но, тем не менее, какой-никакой верибельный прогноз выстраивался. Был он не то, чтобы радужным (хотя если бы где-то давали чудеса по части будущего-через-пять-дней, то Мэй уже стоял бы первым у раздаточного окошка), но вполне… нормальным. Если не считать отдельных щекотливых моментов и не впадать в уныние. Вот чего-чего, а последнего Мэй, внезапно для себя самого, делать не собирался.

“Ну и хатт с ним тоже, с этим именованием. С “случайный” можно бороться статистикой. И… да ультрамариново, пусть хоть корзинкой для бумаг называться буду, серьезно. Ну, да, вот так и есть, и что? Лучше так, намного лучше, чем вовсе никак. Хм, а если сложить все в кучку, то… то да, у меня в первом приближении есть на все про все пять дней. И, что самое дерьмовое, я… тупо не смогу быть инициатором того вот дивного разговора, который точно будет потом. Не смогу - потому что как-то вот… ар-ргх, так… это у нас тоже интересная часть всего, факт. То, что разговор будет иметь место - ну, даю этому вероятность процентов в девяносто девять. И девять десятых сверху. Бедное мое солнышко… но я тупо не смогу соврать и начать заливать баки про то, что “я тебе не пара” или про “все было мило, но без будущего” - это, может быть и так, только я вот с этим не согласен полностью… да херня это все, минимум с моей стороны!.. И даже не в моем желании или нежелании брать на себя эту… инициативу дело, просто как вспомню вот те три минуты, когда я сижу, а она уходит… Нет, сделать нужное лицо никак не выйдет, отсюда уже вижу. Не смогу. То есть… тогда только компромиссный вариант. Понятно, что все будет так, как она захочет. Я… не могу ее никак уговорить. Сейчас точно нет. Но… но молчать тоже не буду. Что и как сказать - иной вопрос. Как она отреагирует на это… хех, варианты-варианты, я что-то не могу ничего пока продумать. То, что уже было, показывает, что я ничего не понимаю, да. Так что будет… как будет.”

Он наклонился чуть ближе к спящей, осторожно заправил за ухо черный завиток волос и улыбнулся. Теплая и очень-очень хорошая. Рука Мэя осторожно легла на ее плечо, поглаживая, прижимая Аэлару ближе. С ней ему было… интересно. Живо. Целостно. Это если не брать того, что спокойно (впервые за много лет), тепло и хорошо. А трудности - ну, у кого их не бывает-то? Они даже не боль, с ними не сживаются намертво, с ними почти всегда можно что-то сделать. 

“Хм, вот тут у нас во весь рост встает еще одна проблема… Почему она это делает? Почему ее от меня мое уродство не… отталкивает? Так, нет, вот про это я думать просто не хочу. Тут… тут моя смелость меня оставляет полностью, я не знаю, что думать, точнее - знаю, что могу подумать я, мне оно не нравится, так что лучше подождать. Может быть будет чуть понятнее. Пока же - думай, голова, о другом; думай, что я буду делать с ней… с ними обеими в то время, что у меня есть, и что я буду делать с собой потом. Для понимания всего этого мне, как и обычно, слегка не хватает данных, но одно ясно - со мной так, как есть сейчас, оставлять все нельзя. Дерьмовое прошлое и полная голова всякого дерьма - явно не то, что хотелось бы иметь в качестве аргументов. То есть… надо раскопать этот склад скелетов в моей голове, надо как-то за пять дней сложить из слов что-то… не такое навязчивое и липучее, как может показаться из того, что я хочу сейчас. И надо перестать быть никем, тут Раднари права. Хм… и с ней поговорить тоже… надо. Блин, а тут опять проблема. И краткосрочная, и долгосрочная… Я не хочу играть в твой дежарик вечно, отец. А всякий раз, когда возникает такая вот ситуация… мда. Непонятно, кто ведет меня в моих выборах - я сам, или твоя выучка.”

Мысли о девочке переключили процесс осознания сразу на две колеи, включив в уже затронутые слои еще два: в первом Мэй с некоторым стыдом думал о том, что раз двое посланных за шваброй так и не вернулись, - то есть вернуться возвращались, еды вот принесли… принесла, - то или Кац окончательно подгреб под себя бедного рогатика в чисто интеллектуальном смысле, и сейчас увлеченно мучает ее сортами и разновидностями перцев. Или бойкая и любопытная Раднари победила железное чудовище и поставила его довольно обширные знания себе на пользу. Вариант добровольного сотрудничества этих двоих на ниве занятия собственного свободного (у Каца - условно-свободного в связи с небывалой доселе леностью капитана) времени Мэй тоже рассматривал. В любом случае он планировал позже извиниться перед девочкой за все оптом и оставить Кацу определенного рода инструкции. На всякий непредвиденный случай.

Второй же слой включал в себя парадоксальным образом затриггеренные воспоминаниями о Раднари планы на тему выяснения, что же произошло с социальным статусом самого Мэя - до его фиктивной смерти - и остальных его сослуживцев после их “триумфального” возвращения со звезд. Способы разузнать что-то, не привлекая особого внимания, у Мэя были. Просто раньше оно ему  было совершенно незачем. Жил как жил, если быть точным - доживал то, что ему отпустили корусантские медицинские светила, на будущее планов не  имел, посему ничем-то и не интересовался. Мертвому парню все это было глубоко до хвостового стабилизатора.

Но ровно дышащая во сне девушка рядом с ним… Да, чтобы когда-то снова увидеть ее, чтобы иметь возможность когда-то снова с ней встретиться, может быть - даже побыть рядом… может быть даже настолько рядом, как сейчас, - о, ради этого Мэй готов был постараться и прыгнуть выше своей головы. Фигурально. А может быть и не фигурально. Но уж точно был готов сделать много больше, чем осторожно порасспрашивать пару-тройку знакомых из прошлой жизни. Направить через проверенные источники пару запросов в республиканские базы. Естественно, не прямых запросов, к таким странным вещам вообще напрямую лучше было не подходить.

Легкий странный дискомфорт, который Мэй начал ощущать достаточно давно, и который никак не был связан с мышцами или чем-то еще подобного рода, резко стал чуть сильнее. Так, что перебил появившуюся было мысль. Прислушавшись к себе, Мэй с удивлением понял, что голоден.

“Так, нет, будить спящее солнышко урчанием в моем брюхе -  это не дело. Что у нас тут… ага, какое-то фруктовое что-то. Отлично, пусть будет оно, все равно греметь ложкой сейчас не выход. Овсянку… ну, позже переработаю по своему “сиротскому” рецепту, вот точно не ее время.”

Стараясь производить как можно меньше шума и телодвижений, он, как большая змея, не жуя, заглотил некоторое количество приторно-сладких фруктов. Ощущая непривычное тепло буквально везде - и снаружи, и в  груди, и в животе, - Мэй откинулся на свою, честно поделенную с Аэларой подушку. Где-то за пологом на самой грани слышимости тихонечко пела музыкальная шкатулка, в полупрозрачной алой кисее светились цветы и птицы, и все вокруг было так… как ему хотелось всегда. Пусть Мэй до этого дня даже и не подозревал об этом.

“Сейчас… сейчас - я еще пять минут полежу… и надо идти. Но хочется остаться… я вообще… редко чего… хочу по-настоящему… а сейчас - хочу… быть с тобой. Спать рядом… нельзя, нужно идти… но я не могу… и не хочу оставлять одну… Люблю тебя...”

И, проиграв не то себе, не то своей въевшейся в тело и душу усталости, не то своему же такому сильному и редкому желанию, буквально через пять минут, которые он отвел себе на подъем и волевые действия, Мэй, обняв Аэлару чуть теснее и крепче, совершенно бессовестно и безвольно заснул.

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-05-23 01:50:07)

Совместно с... а, ладно, и так понятно, что на манеже все те же

Джеб пружинисто идет по кипенно-белым коридорам родного - странно это слово звучит в приложении к этому месту - дома и держит лицо. Нет, не “старательно” - такого быть не должно, никакой старательности, никакой натужности, - только естественность и натурализм. Лицо его собственное, он так себя ощущает. Он заставляет себя ощущать беспечность снаружи и пустоту внутри. Заставил, точнее. Ровно в тот миг, когда понял, что... белый шум, треск статики… девушку. Нет, ее имя называть нельзя, даже в мыслях, даже про себя. Потому что у всего вокруг есть уши, а скажешь что-то хотя бы самому себе - тут же появляется шанс сказать это и кому-то еще. Во сне, в дурмане, в растерянности. Джеб знает, Джеб уже проверил и подтвердил эту теорию бесчисленное множество раз.

Казалось бы, ну что страшного в том, что кто-то услышит какое-то имя? Просто звуки, просто слово…
Просто она умрет...
В один “прекрасный” день она умрет, а Джебу снова принесут и положат на видное место перед ним инфопад. С указателем на нужной статье и нужной строке. При мысли об этом внутреннее стекло и пустота Джеба дают трещину: настолько это больно - думать о ней вот так. И, улыбнувшись очередному вышколенному слуге, он ловит в глазах того едва заметный огонек интереса. Хозяин этого дома щедро платит за малейшие намеки. Очень-очень щедро.

“Ты только что ее убил.”
“Откажись от нее, пока не совсем поздно.”
“Уйди.”
“Сумеешь соврать, сумеешь придумать что-то.”
“Может быть сумеешь ее спасти.”
“Может быть она будет жить.”
“Откажись.”
“Ты же… белый шум, треск статики ее, эту девушку - так спаси ее. Спаси ее от себя.”

Вкрадчивый голос внутри говорит правильные, разумные слова. Нужно сделать так, как он советует. Нужно в очередной раз - сколько так было с другими? Джеб уже и сосчитать не может, - найти слабое место его ...белый шум, треск статики... девушки, и придумать, как ударить туда побольнее. Как заставить ее ненавидеть Джеба. Как  вынудить ее уйти. Нав-сег-да.

“Отдай.”
“Так будет лучше.”

Его комната - самое, наверное, просматриваемое место во всем доме - тоже сияет всеми оттенками белизны и голубого. Яркие голубые подушки на низком диване, синева голографического неба в имитации панорамного окна. Ярко-синий глазок камеры на белоснежной стене, чуть поодаль еще один, и еще, и еще. Они складываются в созвездия, и когда-то давно Джеб верил, что это - всего лишь светлячки, звездочки, которые мама развесила, чтобы помочь ему уснуть. На смену вере очень скоро пришло знание. И ничего доброго оно с собой не принесло.

Джеб бездумно раздевается, пытаясь сжиться с мыслью о том, что завтра… или послезавтра… или через пять дней он пойдет и сделает больно той, которую ..белый шум, треск статики... Так больно, как только сумеет. А умеет он очень и очень хорошо. Его учили этому всю жизнь. Джеб падает лицом в подушки на диване, потом поворачивается на бок и сжимается, подтягивая колени к груди. В руках его дорогая натуральная ткань, на лице - блаженная улыбка. Внутри - пустота, боль и… протест.

“Нет.”
“Я не хочу ее убивать.”
“Я не хочу от нее отказываться.”
“Я не хочу причинять ей боль.”
“Я хочу… быть с ней столько, сколько она захочет быть со мной.”
“Не-от-дам…”
“Нет.”

И как только решение принято - все вокруг изменяется. Исчезает белизна, на ее место приходит успокаивающий ало-золотой полумрак. Нет больше жестковатого, ортопедического пружинящего под телом дивана, вместо него бок как-то странно ощущает мягкость и шелковистую ткань. А в руках… тепло и  солнечный свет. Аэлара.

Мэй понимает, что с ней все хорошо, что она здесь, она рядом. Что он успел все изменить, и ничего ужасного не случилось. Что никто не причинил ей вреда. И не причинит - они оба далеко-далеко от белого-белого дома, полного смертей, фальшивых улыбок и пристальных взглядов. Но понимания ему мало. Недостаточно. Он хочет убедиться, что она действительно здесь. Хорошо, что он так близко, что не нужно шуметь, будить ее и тянуться для того, чтобы поцеловать в шею, в гладкое белое плечо; чтобы ощутить пальцами руки, обнимающей ее, такую нежную кожу спины. Погладить ее подушечками, потом всей ладонью.

Губы его, не сдерживаемые особо ни приличиями, ни сознанием, с большим энтузиазмом начали свое путешествие по тем местам ее тела, которые Мэй так хотел узнать получше. Поцелуи, легкие касания языка, едва намеченные укусы, -  Мэй не торопился, переводя дыхание и ощущая чистую радость от прикосновений, ощущений, от того, что все прошлое -  прошло. Они оба в безопасности, а она - в его руках.

“Не отдал.”
“Не отдам.”

Аэлара просыпалась медленно, очень медленно, будто бы долгий спокойный сон без сновидений не хотел ее отпускать. Она и вспомнить не могла, когда засыпала именно так - порой она просто забывала, что ей снилось, но так, чтоб не снилось совсем ничего… если это и было, то очень давно. Она не открывала глаз - пока не хотелось, просто неспешно, аккуратно прислушивалась, постепенно возвращая себе ощущение реальности - пока еще неверное и нечеткое.

Ей было уютно и тепло, и темнота обнимала ее ласковыми руками, и ей хотелось, чтоб это длилось и длилось, и никогда не заканчивалось. Наверное, если б она проснулась окончательно, она бы подумала, что надо б понять природу этого ощущения (слишком уж часто оно повторялось за последний… день? да, кажется, день) и разобраться с ним, но она еще плыла в глубокой дреме и потому не думала об этом вовсе.

“Так хорошо…” - это была единственная мысль, которая плавала в ее голове ленивой придонной рыбой. “Так хорошо.”

И сквозь сонную пелену она чувствовала осторожные и ласковые прикосновения губ - а еще слышала легкий, почти незаметный отзвук далекой тревоги. И если б она могла стряхнуть с себя дрему, она б подумала и спросила, в чем дело, что случилось - но прямой опасности не ощущалось, и поэтому она все еще никак не могла открыть глаза. Да и не хотела.

Она потянулась ближе, обняла, еле слышно шепча что-то бессмысленное и ласковое, и совершенно не желая просыпаться. Если это сон - то он был очень хорошим, если это явь - то тем более. Но если открыть глаза - то придется думать, вспоминать о том, что должно и недолжно, ужасаться тому, сколько прошло времени, и…

Нет, с закрытыми глазами и почти-что-во-сне все было намного проще.

Мэй вроде бы помнил, что снов он не видел давно. С того самого дня, когда его учитель силком отправил его в медикаментозный сон, неожиданно ставший кошмаром и продлившийся по ощущениям несколько лет. Синева молний и страх, приходившие по ночам, если не поберечься, если не отключиться, были не в счет. Такое нельзя назвать сном. Нет, сон - это что-то хорошее, что-то… Что-то такое, как сейчас. То, где его обнимают так нежно и шепчут ласковые слова, которых не разобрать, да и не нужно - сам звук ее голоса будоражит и расслабляет Мэя одновременно. И это так невероятно хорошо! Да, сон должен быть именно таким - полным неги и нежности, таким, где Аэлара рядом. И длиться, длиться, длиться.

Под ладонью, неспешно, с легким нажимом ведущей по ее спине, перекатывалось тепло. Мэй не то прикосновениями, не то фантазией достраивал гладкость кожи, упругие, сильные мышцы - сейчас расслабленные, и это так хорошо, хорошо, хорошо, - маленькие бугорки позвонков и округлые, очень приятные всей пятерне формы ниже ее поясницы. Остро-приятные ощущения - давно забытые, почти стершиеся в памяти, - сегодня в который уже раз накатывали на него. И каждый раз Мэй чувствовал что-то новое, что-то, что дополняло и достраивало имевшуюся у него картинку.

Губы его тоже не оставались без дела, продолжая такое упоительное исследование. Почувствовав сердце, спокойно и ритмично бившееся под ними, - задержался, прихватил кожу зубами, легонько, самую малость, потом выпустил и поцеловал, заглаживая следы. Собственное тело реагировало на все происходящее очень бурно. Даже во сне! Так что Мэй, попустительствуя своим желаниям, забросил ногу на ноги Аэлары и прижался к ней теснее. Го-ря-чо. Настало самое время найти то, где же ее грудь сильнее всего отзовется на его касания и поцелуи. Выше? Ниже? Центр? Укус или касание языка? Ей нравится? Нет? Ох-х, как же оно все - самому бы не проснуться!

Аэлара жмурилась, выгибалась, прикусывала губы - чуть-чуть, легонько, чтоб боль не развеяла теплую дремотную пелену, чтоб не просыпаться раньше времени, чтоб еще немного побыть в этом странном состоянии между сном и явью. Так было проще, так было легче - просто сказать “это всего лишь сон”, и можно поддаваться глупым, простым, бессмысленным желаниям расслабленного, разнежившегося тела. Это же всего лишь сон, верно? Почти-что-сон… Пусть будет так.

Ласковые руки касались ее нежно и изучающе, и она снова шептала что-то прерывистое, запутанное, бестолковое, снова тянулась за осторожной лаской. Ближе, ближе, еще… Наверное, если б это все и вправду ей только снилось, она б улыбалась во сне - так ей было хорошо. Так сладко. Так…

“Как никогда раньше.”

“Правда?”

От этой мысли она чуть было не проснулась. Что-то в ней цепляло ее, заставляло думать… о чем? О чем-то таком, о чем на самом деле думать не хотелось? Но мысли, мелькающие в голове, тонули в сонном тумане и не выплывали, и она путалась, и мыслей не оставалось, а оставались только сильные надежные руки, обнимающие ее, и горячие губы, и дыхание, и поцелуи, и…

Она глухо застонала, запрокидывая голову, всем телом выгибаясь навстречу, зажмурилась еще сильнее - так ей не хотелось просыпаться, а хотелось смотреть этот почти-что-сон дальше. Дальше… нет, ближе, ближе… еще…

- Еще… - тихо выдохнула она, еле удерживаясь от того, чтоб не кусать губы, - пожалуйста, еще…

“Да, еще - и  еще, и  еще… столько, сколько захочешь, моя  радость.”

В этом сне все было для нее: Мэй и то, что он делал - каждое прикосновение, каждая ласка. От одного звука ее голоса внутри плеснуло горячей волной, заставляя шумно выдыхать и хотеть большего. Для нее, а значит и для себя. Бедра Мэя сами собой вжались в ее тело: плотнее, ближе, так… Хорошо. Ему сейчас очень хорошо. Аэлара говорит “еще” -  и он охотно подчиняется, повторяя то, что делал так недавно, но не механически, не идеально-точно, нет.

Высвободил вторую руку и отправил ее помогать губам. Погладить, прижать, потереть. Чуть сильнее, чуть ярче -  уже можно, да, уже так можно. Теснее контакт, дольше поцелуи. Выше и выше теплая тягучая волна внутри него. Как же с ней хорошо… какая же она отзывчивая, сладкая, чувственная!

“Люблю тебя.”

Разнежился, расслабился, и крамольная, опасная для первой части его сна-не-сна и такая правильная в этой алой темноте мысль чуть было не стала словами. Мэй едва-едва успел превратить их в стон-выдох. Сейчас… не время. Думать так можно, а вот говорить вслух - не стоит. Не надо ее пугать, пытаться загнать в ловушку обязанности - нет, конечно нет, Мэй ничего не хотел взамен, кроме того, чтобы ей было хорошо! - но кто знает, как все это будет расценено, слишком мало времени прошло; не надо обесценивать сами эти слова несвоевременностью их произнесения. Тем не менее чувство - оно было здесь, билось в груди вместе с сердцем; оно никуда не исчезало и не девалось, и Мэй, кажется, придумал, как дать ему выход.

Рука, что занималась изучением спины Аэлары и ее окрестностей, двинулась ниже, и еще ниже - чуточку, самую малость. Пальцы безошибочно нашли нужное местечко и начали медленный, ласковый танец. Присоединяясь к ритму губ и второй, не покидавшей своего нового и очень-очень привлекательного места, руки. В любой момент готовые остановиться - по первому ее знаку. В любой момент готовые ускориться, изменить ритм и силу нажатия - по первому ее вздоху.

“Тебе хорошо? Тебе - нравится?”

Это был сон или почти-что-сон, неважно - и поэтому все было проще, легче и честнее. Где-то на краю сознания билась и вздрагивала неприятная холодноватая мысль: “а ведь это не сон, а ведь это явь, а ведь потом ты задумаешься и поймешь, что надо быть сдержаннее, потом…” - но Аэлара отчего-то слышала только слова “сон” и “потом”, и соглашалась - да, сон, а остальное потом. А сейчас можно было все - и даже больше, чем все, и она по-прежнему очень-очень не хотела просыпаться. Как можно дольше… Никогда раньше она настолько не хотела остаться во сне. Это было невозможно - но…

Она, забывая обо всем на свете, стонала в голос - это же сон, здесь можно. Прижималась все ближе, все теснее, подставлялась под ласку - ее глупое жаркое тело хотело еще, еще, и здесь, во сне она не собиралась ему отказывать.

“Еще, еще, не останавливайся, не ос-та-нав-ли-вай-ся…”

Она ничего не говорила - только тяжело дышала, вскрикивала, вздрагивала, все-таки прикусывая губы, но даже короткая боль не возвращала ее из сна к яви. Зажмурившись, ни на секунду не открывая глаза, она на ощупь тянулась, гладила и царапала, беспорядочно касалась губами горячей кожи, не разбирая - просто куда дотягивалась. И вся она была глупая, бессмысленная, она плыла в жаркой темноте - совсем как утром… или не утром? Или вечность назад? Или только что? Она не знала. И ей хотелось не знать и дальше. Не знать, не думать - только чувствовать. Только…

“Не-до-пус-ти-мо.”
“Ну и… пусть.”

- Силь… нее, - выдохнула она, не выдерживая, ощущая, как жарко вздрагивает все тело, - не бойся, ничего не... бойся… я…

Вслепую скользнула ладонью по его щеке, по виску, ощутила чуть заметный холодок металла, и провела пальцами за ухом - сперва легко, потом сильнее. И, охнув, снова с силой прикусила губу - кажется, до крови, но и пусть, пусть…

В этом тягучем и жарком алом сне они с Аэларой были удивительно синхронны в своих желаниях. Едва Мэй осознал, что просто легких поглаживаний и касаний ему недостаточно, что он хотел бы как-то углубить этот контакт, как по его спине раскаленной лавой прошлись ее слова. “Сильнее…” А потом ласковая рука на его собственной, все-все чувствующей коже показала, как же оно бывает, когда “сильнее”. Мэй выгнулся ей навстречу, отнимая губы от нежного-нежного полушария груди и застонал - долго и громко. Во сне можно не молчать. Во сне можно не сдерживаться.

Рука его, не занятая внизу, провела по ее груди и животу - долгое вплавляющееся касание. И отправилась ниже, ниже - помогать его второй руке. Мэй же в этот момент прижался к самой желанной девушке во всей Галактике так тесно, как только мог. Кожа к коже, живое к почти настоящему. Пальцы его, замершие было - сбился-сбился, ай-ай-ай, -  снова начали свой танец. Сильнее, ласковее, ритмичнее. Здесь, там, и еще вот здесь. Поддразнить, нажать, убрать на мгновение. Скользнуть одним в жаркую влажную глубину, вынырнуть, не убирая остальных, не прекращая двигаться в ритм. Еще, и еще, и снова. Вечный, как мир, танец. Точнее, его генеральная репетиция.

И - целовать. Подняться цепочкой поцелуев вверх: по груди, слушая сердце и не сдерживая собственного стона, по выгнутой шее -  к губам. Солоно и сладко. Глубже, все глубже - и поцелуй, и движения пальцев. Так глубоко и сильно, как хочется им обоим. А Мэй-во-сне украдкой мечтает о еще одной… или двух парах рук - тех, что есть, ему уже как-то недостаточно. Он хочет ощущать ее целиком. Всю - от макушки до пяток.

Низ живота тянуло, и это было так хорошо, так приятно. Так мучительно-приятно. Мэй на миг прервал поцелуй и шепнул в ее приоткрытые губы:

- Сладкая моя… какая же ты сладкая… Аэлара…

“Люблю тебя.”

Аэлара вскрикивала - совершенно, абсолютно забыв о всякой сдержанности. Сон позволял все. “Скажи себе - это сон, и делай, что хочешь, да?” - звенел над ухом почти неслышный голос, и она без сомнения отвечала ему - да. Да. Все так. Все - так… Она крепко-крепко зажмуривалась, не позволяя себе ни на секунду открыть глаза и понять, что все это наяву. Нет, это был сон - долгий, долгий, бес-ко-неч-ный. Выгибаясь навстречу ласковым, жарким и сильным рукам темноты, она вдруг подумала - ведь раньше ей никогда не снились такие сны. Или она просто забывала их, как только просыпалась. Хотя нет, скорее всего, просто не снились - зачем бы, о ком бы… А теперь… теперь ей отчего-то хотелось, чтоб этот сон-не-сон запомнился - и повторился. Много-много раз…

Тело дрожало и горело, казалось таким слабым - и таким сильным одновременно. С закрытыми глазами все ощущения были еще острее, еще ярче, и невозможно было терпеть, но при мысли о том, что это закончится - становилось еще невозможнее.

“Если это сон - я не хочу, не хочу просыпаться.”

“Если это сон”, думала она - и потому не старалась вслушиваться, подстраиваться, быть такой, как нужно. Во сне это не имело значения. Она снова ощущала чужие чувства, как свои - но ей даже не приходило в голову счесть это важной информацией, она просто… чувствовала, и все. Ей казалось, что и сердца у них обоих - у нее и и ее нежной, ласковой, жаркой темноты - бьются  в такт, да что там - что на самом деле это просто одно-единственное сердце, которое по какому-то недоразумению оказалось разделенным на два. И ей хотелось - еще ближе, еще теснее, но она - это же был сон, во сне можно - удерживалась, не перехватывала, следовала за ним. Что это было? Доверие, которого в мире яви нет и быть не может? Недопустимая в яви беспечность? Что?.. Не-важ-но…

И когда голос из темноты назвал ее по имени и сказал “моя”, по ее телу прошла долгая, долгая, невыносимо сладкая дрожь. Она застонала, бессмысленно и слепо ловя губами его горячие губы, подалась навстречу, прижимаясь еще ближе, хотя, казалось, ближе уже было невозможно. И выговорила-выдохнула то, что могла сказать только в долгом, жарком и сладком сне, но никак не в холодной пустой яви:

- Твоя… я - твоя, а ты - мой. Мэй-ло-ри…

Во сне можно все. Во сне возможно все. Даже то, чего быть не  могло и не может. Например, кто-то скажет, что она - его. Она скажет, что она - его. И этот полушепот, полустон сотрет, все, что было, смоет все прошлые страхи и сомнения жаркой высокой волной.

“У тебя никогда не будет ничего своего.” “У тебя никогда не будет никого своего.” “Ты никому не будешь нужен, никогда.” Все это, раньше казавшееся незыблемым, оказалось ложью. Пустышкой, фальшивкой. Пусть даже во сне, пускай на пять минут, на час - но кто-то хотел быть его. А он - он хотел быть ее. Сильно-сильно. Быть с ней - столько, сколько она захочет. Быть ее - навсегда.

- Я твой… - он выдохнул это в полураскрытые губы, понимая безмысленно, что увы ему, увы, но никакой выдержки не хватит, чтобы остановить эту волну, идущую по его немому и глухому - раньше, до нее, - телу снизу вверх. Осознавая, чего именно он хочет вот сейчас, когда она так тесно, так близко. Горячая, нежная, очень-очень сладкая. Бедра Мэя - подлые предатели! - жили своей жизнью, двигаясь, прижимаясь к ней в ответ на дрожь ее тела, на ее вскрики и стоны, и ни капельки не помогая ему сдерживаться.

- Я твой… - это напряжение было таким сильным, таким приятным. До крика, до боли. Выдохнул слова в ямку между ее ключиц - и на секунду бессовестно и безжалостно прервал подрывную деятельность своих рук. Потому что сил терпеть не осталось вовсе. Вжимающееся движение - и вот уже они поменялись местами; ее нога на его бедре, руки Мэя сжимают Аэлару, - теснее, ближе, сильнее, - гладят по спине, притягивают к нему.

Внутри него было столько всего сразу, что казалось еще минута - и он взорвется, если оставить все так, как есть. И было  как-то неуловимо жаль, что нельзя разделить все это с ней. На двоих. Все-все, без остатка. И нежность, и страсть, и желание, и этот, какой-то совершенно захватывающий дух, восторг. От того, что она есть. От того, что она здесь и сейчас. Мэй  отчетливо захотел, чтобы любовь была чем-то материальным. Чтобы ее можно было отдать, обернуть вокруг, как мягкий бесконечный радужный шарф - пусть будет ее. Пусть ей всегда будет тепло. Пусть она всегда будет счастлива.

- Я… твой… - первое движение навстречу было глубоким, сильным, может быть даже  излишне резким. И таким  же был одновременный поцелуй - глу-бо-ко, хо-ро-шо. Он не удержался от долгого-долгого стона прямо в ее губы.

“Еще.”

Со сдержанностью, с неспешностью и негой имелись существенные проблемы - но и набрасываться вот так было… совершенно эгоистично. Так что Мэй замер, вжавшись в нее, едва уловимо подрагивая от совершенного, чистого желания. Слушая ее дыхание, стук сердца. Бессовестно дразня и провоцируя.

“Оттолкнешь? Притянешь? Поведешь за собой? Пойду куда угодно. Потому что я - твой. Навсегда твой.”

“Я твой” - чистая-чистая правда, и ничего больше. В этом жарком бесконечном сне Аэлара даже была готова в это поверить, не задавая лишних вопросов - да что там, не думая вообще. “Ты мой” - будто бы у нее при ее жизни может быть кто-то настолько свой. Будто бы у нее вообще может быть что-то, что не жаль оставить, бросить, забыть, разменять на успех операции. Будто бы кто-то и впрямь осмелился бы сказать ей - “я твой”.

Будто бы в этом сне была совсем другая она. Совсем другая - та, что заслуживала всего этого.

Будто бы…

Больно, жарко, сладко. Ей показалось, что из-под ее крепко-крепко зажмуренных век выступили слезы - да что там, ты хочешь выплакать все за эти годы, да? - и она не потянулась их стереть, боясь обнаружить, что они действительно есть. Нель-зя, нель-зя. Она отзывалась на поцелуи, прикосновения рук и губ, крепче сжимала объятия - словно ей хотелось навсегда раствориться в этой горячей темноте. Навсегда стать единым целым - одно тело, одни чувства, одна жизнь на двоих.

Аэлара застонала, тихо и глухо, ощутив его -  целиком и полностью. Так быстро, так резко, так… Хотелось кричать - но она сдерживалась, опасаясь нового неконтролируемого всплеска, снова хлестнувшей во все стороны Силы, которую она не сможет удержать. Нет-нет-нет, нельзя-нельзя-нельзя. Нужно-быть-осторожнее. Нужно-быть… Она прижалась к нему всем телом, с трудом удерживаясь от того, чтоб стиснуть объятия со всей своей силой, сколько ее было. И замерла - вместе с ним, обняла, бессмысленно утыкаясь носом ему в шею, в который раз за этот бесконечный день-месяц-год ощущая все его чувства как свои. Все - на двоих. Весь мир - на двоих. То, что возможно только во сне - и никогда не будет в яви.

Слезы наконец-то прорвались и потекли по щекам. Она глупо и бессмысленно - не-поз-во-ли-тель-но - всхлипнула и попыталась вжаться в него еще сильнее, хотя сильнее уже было и нельзя. “Так хорошо. Так… такой хороший сон. Не прекращайся. Не уходи. Не сейчас…”

В этом странном сне девушка (А-э-ла-ра, ее зовут Аэлара, и имя звучит как музыка, как песня), которая сейчас была вместе с ним (не вечное "рядом, но не  вместе", о нет, а он и не верил, что так вообще бывает) умела плакать. Его шее, тому крохотному кусочку, что осталось у него своего (странное чувство, словно  это он и не он одновременно, странное чувство, странное тело), сейчас было горячо и мокро. Она тихонько всхлипывала и вжималась в него сильно-сильно. И Мэй каким-то наитием понимал, что его напор тут не при чем, ее телу сейчас не больно. Что эти слезы - редкость. Невозможная в обычной реальности и оттого еще более ценная вещь.

Во сне он понимал, что спрашивать, что случилось, говорить какие-то слова, пытаясь что-то узнать, - лишнее, бесполезное и бесплодное действие, которое ни к чему доброму в итоге не приведет. Просто потому, что он будет задавать вопросы, на которые у нее, скорее всего, нет никакого ответа. Ни правильного, ни честного. Но кто придумал, что чтобы что-то сказать, обязательно нужны слова?

Не расцепляясь, не сдвигаясь ни на миллиметр, он нежно-нежно, сдерживая себя из последних сил (не шевелись, не дергайся, не следуй желаниям своего дурацкого странного тела, по-тер-пи) провел руками по ее бокам, поднялся до самого лица и обхватил его ладонями. Бережно, ласково. Без единого звука говоря этими касаниями:
"Я с тобой."
"Я никуда не денусь, пока ты хочешь меня рядом."
"И потом... тоже не денусь."
"Я твой."
"Навсегда."

Горячие и пересохшие его губы нежно коснулись влажной соленой кожи, - Мэй с величайшей осторожностью приподнял ее лицо и склонился к нему, - сцеловывая горячие же, много горячее его самого, капли. Ему было так... невыразимо хорошо в ней... с ней... И он просто никак иначе не мог дать ей понять, насколько она прекрасна, насколько он рад и счастлив, что когда-то не смог ее отдать. Что она просто есть.
Осторожный поцелуй коснулся припухших губ одновременно с таким же бережным толчком. 

“Я с тобой.”
"Люблю тебя, моя радость."

Аэлара всегда плакала одна - те, несколько раз в своей жизни, когда она плакала по-настоящему, плакала потому, что иначе никак нельзя было терпеть комок колючей боли в живой груди - и никто и никогда не стирал слезы с ее лица. Так было правильно, так было достойно - никто не должен видеть твоей слабости, никто не должен знать. Так было проще - по крайней мере, ей так всегда казалось.

Казалось…

Но сейчас, в этом почти-что-сне - нет, во сне настоящем, разве могло быть такое в яви? нет, не могло и не было - кто-то пытался ее успокоить, осторожно и ласково, кто-то касался губами ее мокрых щек, и кто-то не презирал ее за слабость, не отталкивал с омерзением. И это было так странно, так… непривычно.

Так хорошо.

Ей не хотелось, чтоб этот сон заканчивался. И потому ей не хотелось спешить - пусть сон тянется, пусть длится и длится, пусть потом вернется. Она надеялась, что этот сон не забудется, не развеется сразу после того, как она откроет глаза - что она сможет запомнить и оставить эти воспоминания себе. Пусть этот сон останется - взглядом через стекло на чужую жизнь. Да даже и не взглядом - она не видела ничего, зажмурив глаза, она только чувствовала и слышала. Наверное, если б она могла увидеть - то понимать, что это всего лишь сон, было б гораздо больнее. Наверное…

В этом сне она ничего не знала - только то, что слез больше не было, и то, что он осторожно ее целовал, и так же осторожно двигался. И ей - кажется, впервые в жизни - хотелось, чтобы все было медленно. Не спешить, не ускоряться, не пытаться получить все и сразу. Долго, долго, сладко. Как-во-сне…

Она подалась навстречу - медленно-медленно, надеясь, что он поймет правильно и тоже не будет спешить.

“Мне так хорошо с тобой.”

“Не уходи.”

“Продолжай мне сниться.”

Аэлара… ответила. И ответ этот был таким, что чтобы не закончить все много раньше, чем хотелось бы и ему и ей, Мэю пришлось сильно, до крови, прикусить губу. Потому что медленно, так медленно, так контрастно с его собственными ощущениями и порывами, что сдерживаться не было почти никаких сил. Соль, железо, легкий укол боли и громкий-громкий хриплый собственный стон - все это как-то… не охладило, нет, не снизило накала. Просто переключило восприятие.

Она так хочет (и что-то глубоко в груди раскрывается, распускается словно цветок, и имя этому чему-то  - “радость”), и уже одно это заводит пружину внутри Мэя почти до предела. Он чувствует ее, он понимает - ему кажется, что понимает, - то, как бы ей хотелось сейчас. И отвечает сам - медленным, до дрожи медленным тягучим движением. Не спе-шить.

Рука его так же неспешно двинулась по ее спине, гладя, прижимая, притягивая к себе такое теплое, теплое тело. Закрепляя и усиливая контакт в самой близкой точке их рандеву. Губы поцелуями ловили ее дыхание, биение пульса, ее свет и тепло - сильно, сильно, чтобы быть еще теснее, еще ближе.

“Не отдам.”
“Хочу быть с тобой.”
“Не уйду.”

Легкое вращающее движение бедрами - и он в том же неспешном темпе начал двигаться назад. Все внутри бурлило и пело, и такого острого наслаждения, как ему казалось, Мэй не испытывал никогда. Ему было так хорошо, так безопасно, так… словно между ним и Аэларой не было вовсе никаких барьеров, словно они - одно. И его бессовестное тело хотело еще кое-чего. Того, что разум, почти полностью отключенный, утонувший в наслаждении и неге, все-таки считал чем-то опасным. Для него, не для нее. Чем-то постыдным, таким, о чем просить - это верный шанс нарваться на брезгливое непонимание и отторжение. Но…

“Ты доверяешь ей?”
“... да.”
“Ты хочешь этого?”
“Да. Сильно.”
“Ты боишься?”
“Да.”
“Но ты доверяешь ей?”
“Да.”
“Покажи.”
“Попроси.”
“Рискни.”

Безмолвный диалог-не диалог не занял и секунды: просто спаянное с удовольствием ощущение выбора. Ощущение доверия, открытости нараспашку. Полной, бесповоротной обнаженности. Никаких тайн, недомолвок. Ощущение прыжка в пропасть, падения, в котором тебя могут поймать, а могут и нет.

Мэй, не прекращая медленных ласковых глубоких, чуть вращающих движений бедрами, взял обе ее маленькие, почему-то затянутые в…  - перчатки? - руки и осторожно положил себе на грудь. Накрыл своими ладонями и с большим усилием, но так, чтобы не причинить ей боли, вжал ее кисти в свое странно-бесчувственное тело. Провел, показывая - с нажимом, таким, что кому-то более чувствительному, наверное было бы очень-очень больно, - от ключиц до края ребер. И обратно. Ощущения были такими… словно он упал в гейзер - раскаленная, острая, яркая игла удовольствия, вбившаяся от макушки до пяток. Мэй выгнулся, застонал - протяжно, совершенно не сдерживаясь, - прижимаясь к Аэларе, прижимая ее к себе, и, пережив этот яркий-яркий миг, на следующий миг замер… не прислушиваясь, не ожидая того, что оттолкнут. Просто наслаждаясь тем, что она рядом, тем, что она есть. А потом продолжил движения, подчиняясь ее ритму и желаниям, говоря свое безмолвное “спасибо” и такое же безмолвное “люблю тебя”...

… и будь, что будет.

Сон плыл, сон окутывал ее теплом и радостью, и от каждого движения ей становилось так хорошо, так сладко и горячо, что она тонула в густом жарком тумане, зажмуривая глаза еще сильнее. “Так… хорошо. Так… Ты… ты…” Фразы раскатывались горстью цветных сверкающих камушков, не достраивались, рассыпались еще до того, как собраться, и тоже тонули в белом и алом, и не возвращались. Никогда раньше она не чувствовала такого - и не знала, не понимала, как это назвать. И называть было… не нужно? Да, пожалуй, так - не нужно. Все это - просто было. Пусть даже во сне. Пусть…

“Продолжай мне сниться.”

“Приходи ко мне во сне еще раз.”

И, то выныривая из теплого тумана, то опускаясь в него снова, она не сразу поняла, что он делает и зачем - а когда поняла, испугалась. Она знала силу собственных рук - и знала то, что сейчас, во сне, когда она не контролировала себя, она могла… причинить боль, сама того не желая, и… Но она вслушалась - и не ощутила ни отзвука, ни отголоска боли, наоборот… она чувствовала радость, и удовольствие, и наслаждение, и…

“Не больно?”
“Наоборот?”
“Тебе так… нравится?”

“Он же мало что чувствует, - вспомнила она, - я же… запоминала, что и где… он же… Может быть, так…”

Но мысли снова рассыпались, и остались лишь ощущения - разделенные на двоих. И его удовольствие было таким сильным, таким… ошеломляющим, что она застонала, кусая губы, притягивая его ближе. Еще ближе… еще…

“Так хорошо.”

“Я… я…”

Что-то нужно было сказать - или подумать, или… Она не знала. Что-то… что-то нужно говорить в таких случаях, как-то назвать то, что… Найти слово… или… выражение…

Но слов не было - было медленное, тягучее удовольствие, такое, какого она никогда раньше не знала, и ей было так хорошо и спокойно, странно-спокойно,что она просто забыла про все слова и про то, что что-то нужно как-то назвать. И потянулась, обнимая его за шею, и поцеловала - долго и нежно, почему-то ощущая на языке привкус соли и металла.

“Я с тобой.”
“Ты со мной.”
“Так… хорошо.”

Сон спаял их вместе, свел воедино словно части манаанской головоломки, сплошь состоящей из плавных изгибов. Не расцепить, не разобрать, где “он” переходит в “она”, где “она” перетекает в “он”. Да и не нужно, и не хочется. А хочется быть так всегда, плыть в алой и золотой глубине, двигаться-двигаться-двигаться, едва уловимо наращивая-таки темп, потому что бестолковое и бессовестное твое тело предает тебя. Телу хочется чуть быстрее, чуть резче. Самую малость, но глубже. Потому, что нет его и ее, есть они. Вместе. Еще. Еще. Еще.

И вместо того, чтобы оттолкнуть, отстраниться, обдать недоумением и неприятием, Аэлара его... поцеловала. Так долго. Так нежно. Принимая таким, каким он был. Горячая, медленно раскручивающаяся спираль удовольствия внутри Мэя от этого поцелуя словно взорвалась. Все, что накопилось за - минуты? часы? дни? - такого невероятного, самого лучшего на свете сна, взвилось гигантским разноцветным фейерверком, разлетелось вокруг мириадами ярких теплых искр, разом прошибая его разнеженную неторопливость, вытаскивая наверх то, что он затолкал было ранее вглубь ценой прокушенных губ. Которые сейчас с непривычной для него самого жадностью и силой отвечали на ее поцелуй.

“Любовь моя.”

Движения Мэя стали гораздо резче, теснее, глубже - увы, увы ему, бестолковому, он так хотел подольше двигаться так, как предлагала она, ему тоже очень-очень нравилось вот так вот, но… Терпеть дальше и быть неспешным и неторопливым не было уже просто никаких сил. Так много всего внутри, так го-ря-чо, так хорошо ему было с Аэларой. Руки нежно вжали ее тело в его, притянули настолько близко, насколько это было возможно. А потом одна из них нырнула вниз, помогая, гладя, дразня. Потому что удержаться сам он мог очень, очень ненадолго. А нырять в наслаждение в одиночку… не-е-ет, нет, нет, нет. Е-ще. Еще. Е-ще.

Пальцы руки путались в ее волосах, а непослушные губы выпевали ли, выговаривали ли:
- Радость… моя…

Кричал ли он это, шептал ли - Мэй не знал ответа. Не мог знать, потому  что в тот же миг, когда он едва сдержался, чтобы не сказать то, другое, важное - его накрыло невероятной по силе волной наслаждения. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Все - и смена ритма, и ее маленький секрет, и его маленькая стыдная тайна, оказавшаяся не такой уж и стыдной, после того, как Мэй разделил ее с ней, и поцелуй - соль к соли, кровь к крови - и нежная сила ее рук, и тихое “ты - мой” - все это сжалось в один ослепительный, бесконечный, невероятно прекрасный миг… Имя которому было:
- А-э-ла-ра…
… и наслаждение обрушилось на Мэя, выгибая, погребая под собой, лишая памяти и дыхания, заставляя кричать ее имя и широко-широко раскрывая его глаза...

“Радость моя...” - слышала Аэлара сквозь сонное марево и улыбалась, и слез больше не было, была только радость - и тепло, и наслаждение, и нарастающая внутри дрожь. И это было так сладко - и так правильно для этого бесконечного сна - здесь и сейчас быть с ним единым целым, перестать чувствовать границы собственного тела и собственных ощущений. Все - рядом, все - близко, все - на двоих. Во сне ей казалось, что и он сейчас может чувствовать ее как себя - наверное, это было не так, понимала она совсем краем сознания, не так, но хотелось думать, что во сне возможно и это тоже.

Мэй прижимал ее к себе, крепко-крепко, и она тянулась навстречу - быть ближе было уже невозможно, но так хотелось, так… Он двигался быстрее, и она подчинялась, подстраивалась, отзывалась, совершенно не думая о том, как она должна действовать сейчас. Здесь, где они оба были одним целым, не было никакого “должна” и “не должна”. Так хотелось ему - значит, так хотелось и ей, и наоборот, и…  И это было легко, просто, и совсем не задевало гордости, ничему не мешало. “Все так, как и должно быть” - и потому это был хороший сон. И потому ей очень хотелось, чтоб он повторился.

Слова - бессмысленный горячий лепет - таяли, исчезали бесследно, так и оставшись непроизнесенными, потому что все было ясно и без них. “Радость моя” - говорила она ему поцелуями, касаниями, горячим прерывистым дыханием, “радость моя” - говорило все ее тело, вздрагивая и прижимаясь к нему еще теснее, двигаясь с ним в едином ритме, “радость моя” - чуть было не срывалось с ее припухших губ вместе со стонами.

“Радость моя.”

Аэлара знала, что еще - вот так же, не словами, даже не мыслями - во сне она могла сказать что-то еще, но знала и то, что не скажет. И даже не подумает, это не проявится даже на самой грани разнеженного, глубоко спящего сознания  - это “нельзя” было сильнее всего остального.

“Радость… моя…”

Когда ее тело вздрогнуло, выгнулось, когда по нему прошла волна наслаждения, которого во сне попросту быть не могло - только наяву, только, только… неважно - , она с силой прикусила губу, чтоб сдержаться, чтоб не позволить этой волне выплеснуться за пределы, превратиться в порыв ветра или… или во что-то еще, неважно, во что. Нель-зя. Так больше нель-зя. И невидимая волна отхлынула, оставляя сонную истому и слабую дрожь, и расслабленность, и… радость.

Аэлара, по-прежнему не открывая глаз, уткнулась лбом в плечо Мэя и замерла, дыша тяжело и прерывисто, прижалась к нему, не желая размыкать объятия - и не желая осознавать, что сон был вовсе не сном.

“Не хочу… знать. Не хочу. Еще немного времени я не хочу этого знать…”

совместно с самым лучшим на свете дроидом-убийцей Кацем

Похвала Каца заставила Раднари вспыхнуть и расцвести в широченной улыбке. Она сама, пожалуй, была довольна своим вкладом в последний кусок работы - все получилось быстро, четко и без ошибок. Что уж тут говорить, дух соревновательности ей был совсем не чужд: когда рядом кто-то делает свою работу так здорово, хочется ну хотя бы не отставать.

- Спасибо! Мне ужасно приятно получить такую высокую степень одобрения вот вас и я… буду только рада повторить выполнение сходного списка активностей, если вдруг понадобится разгрести еще какой склад или… еще что, - сияя, сказала она, старательно воспроизводя стиль речи своего собеседника. - Я готова выдвигаться.

Раднари в последний раз окинула взглядом склад - с чувством самого что ни на есть глубокого удовлетворения проделанной работой. Царивший тут недавно хаос как-то так - вроде бы незаметно - сменился порядком и гармонией, что просто любо-дорого было смотреть. Вместо коробок, наваленных и насыпанных кучами, стоящих вверх тормашками, на попа и наискось, получились ровные четкие ряды, составленные согласно размеру, тяжести и маркировке - теперь тут можно было не просто ходить, но даже ориентироваться и, вполне возможно, даже что-то найти. И даже, может быть, найти быстро. Упорядоченный хаос выглядел красиво - и к тому же в этой части ангара появилось свободное место - зачем все и убирали, понятное дело. И было как-то приятно осознавать, что ты к этому приложил… ну ладно, не руку, но…

“Дело джедая - наводить гармонию в хаосе, а не наоборот. Раднари, какого хатта опять творится в твоей комнате?” - ворчливый голос мастера немедленно всплыл в ее сознании, заставив заулыбаться еще шире, хоть это и казалось невозможным.

- А... вы давно летаете с капитаном? - любопытно, по сложной и ею самой не очень осознанной цепочке ассоциаций спросила она. - Ужасно интересно, вы… ведь военный, как вы оказались на гражданке? И капитан… он ведь бывший военный, так? Вы... служили вместе?

- Кац является партнером капитана Рейнхардта в течении последних трех лет, семи месяцев и двадцати девяти дней, - при некоторой доле воображения в скрипучем голоске, произносящем эти слова, можно было услышать гордость. Особая концентрация которой достигалась при произнесении слова “партнер”. Очевидно было, что Кац откровенно хвастается своим, нехарактерным для обычного дроида, статусом. - Летаем же мы с ним в составе одной команды в течении четырех лет, семи месяцев и трех дней. Кац выполнял обязанности разнорабочего при предыдущем капитане этого корабля, маленькая мистресс.

За время обмена этими репликами дроид и Раднари успели выйти из грузового отсека, подняться по небольшой лесенке и оказаться во все том же круговом коридоре. Кац жестом показал, что нужно поворачивать налево, в сторону кают-компании. Собственно, прямо за ней он и остановился у неприметной, выкрашенной под цвет стены, дверки.

- Вот наша курительная комната, маленькая мистресс. Тоже наследие предыдущего капитана. Ни я, ни мастер Рейнхардт не курим, так что общим решением мы постановили выделить это помещение в качестве места для размещения обеих резиденций мастера Арчибана. Прошу вас.

Дверка открылась, повинуясь нажатию псевдопальцев Каца, и явила пришедшим небольшое круглое помещеньице, в котором в весьма уютном порядке располагались два кресла с высокими матерчатыми спинками травянисто-зеленого цвета, фальш-камин, на деле вместо дров работавший от плазменных ячеек, и маленький круглый столик на высокой резной ножке. Деревянный, само собой. Кац щелкнул чем-то на одной из стен, и комната наполнилась мягким, рассеянным желтоватым светом,  который оставлял, тем не менее, большую часть маленького помещения в полумраке. В нем на стенах угадывались очертания каких-то то ли люков, то ли дверей, но ничего более определенного сказать было нельзя.

На столике в довольно большом круглом и стеклянном аквариуме плавала рыбка. Угольно-черная, с красивейшим полупрозрачным вуалевым хвостом и такими же плавниками, с большими янтарно-желтыми глазами и вывороченными наружу толстыми губами. Вид этот представитель подводной фауны имел меланхоличный и томный. Под брюшком рыбки на поблескивающем золотыми искорками песке в живописном порядке располагались водоросли, красивые камушки и большая спиралевидная нежно-розовая раковина.

- Проходите, располагайтесь, маленькая мистресс. Если вы пожелаете, то Кац сменит источник освещения с верхнего света на камин. Греть он не будет, в данный момент температура воздуха признается моими терморецепторами как оптимально комфортная для вашего вида разумных, но мастер Рейнхардт утверждает, что свет пусть и от искусственного огня умиротворяет. И создает комфорт, - Кац подошел к аквариуму и выверенным движением опустил в него щепотку корма. Рыбка отреагировала на выданный рацион с неожиданной для такого флегматичного существа прытью: завертелась волчком, словно стараясь поймать свой хвост, потом рывком сиганула вверх. Так, словно хотела выпрыгнуть из воды и вырвать у Каца пакет со своей едой. Но сила корабельной гравитации была неумолима, и рыбкин трюк не удался. Пришлось бедолаге удовлетвориться тем, что было брошено ей в воду.

- Ух ты, какая прелесть! - Раднари с трудом удержалась, чтоб не завопить от восторга.

Кац взирал на все происходившее с философическим спокойствием. Потом, убедившись, что рыбка накормлена-таки, он перевел свой голубой взгляд на Раднари.

- Вот, маленькая мистресс, вы и присутствовали при среднесуточном кормлении мастера Арчибана. В хорошие дни он питается трижды в день. В дни похуже - от одного до двух раз. Но среднесуточная трапеза - обязательный элемент его рутины. Возвращаясь в вашим предыдущим вопросам: ответ на оба из них положительный. И Кац, и капитан Рейнхардт состояли в рядах вооруженных сил Галактической Республики. Каца после тринадцати лет беспорочной службы с многочисленными устными поощрениями списали, как утратившего актуальность и соответствие с современными военными программами. После списания Кац был лишен большей части боевых модулей и продан с аукциона военного имущества. Где его и купил предыдущий капитан этого корабля, мейстер Бозовски. После зачисления в корабельный штат Кац был полностью восстановлен в своей функциональности.

Дроид каким-то очень отработанным движением опустился в одно из кресел и вытянул вперед свои нижние конечности. Складывалось впечатление, что он привык или, говоря его же языком, внес в рутину это вот кресло и посиделки в нем перед пусть и фальшивым, но камином. Голосок его, когда он рассказывал свою немудреную историю, казалось, скрипел больше обычного, и слышались в нем какой-то усталый укор и печаль.

- Капитана Рейнхардта тоже… списали. После двенадцати лет беспорочной службы с многочисленными поощрениями и присвоением внеочередных званий. Списали без сохранения звания и компенсационных выплат. С пометкой в личном деле “погиб при исполнении”, - в скрипучем голоске к укору добавилась яркая нотка обиды и возмущения подобной несправедливостью. Кац неспешно сменил цвет глаз с голубого на темно-синий и продолжил:

- Вместе мы не служили, так как Кац был списан на четыре года ранее капитана, а до того являлся имуществом тактической ставки генералитета Республики. Капитан же служил в медицинских войсках. Военно-полевая медицинская служба.

Раднари было хотела поинтересоваться, что значат хорошие дни и чем они отличаются от плохих, и отчего количество кормлений рыбки может сокращаться. И хотела посмеяться над тем, как ловко, не сказав ни слова неправды, надурил ее Кац - категорически не умея врать сама, она искренне восхищалась разумными, умеющими для шутки использовать чужую лопоухость. Нет, если б обман был корыстным и направлен во зло - ничего хорошего в нем бы, конечно, не было. А вот так красиво развести, как это говорили в школе, простака, заставив его самостоятельно сформировать в голове ложную картинку - это было смешно и забавно, кто бы мог подумать, что дроиды так умеют! Впрочем, Кац был особенным дроидом, это точно.

...но, каким бы необычным дроидом он ни был, какими особенностями и спецификой ни обладал, он тем не менее был просто дроидом. А значит, имуществом людей. По крайней мере, до относительно недавнего момента. Ведь "партнер" означает равный статус, верно? "Он говорит об этом с такой гордостью…" - подумала Раднари, закусывая губу. Раньше ей как-то не приходило в голову задумываться о таких вещах - и теперь ей было за то невыносимо стыдно. Потому что ну… казалось бы, все логично - машина, созданная разумными, служит благу разумных, исполняет их указания и… "Если они умеют думать как мы, чувствовать как мы, как мы, гордиться своими достижениями и оскорбляться в ответ на несправедливость - как не гнусно, как не цинично считать их вещами? Как не стыдно нам заявлять об отсутствии у нас рабства - и при этом, несправедливо и жестоко, держать в рабстве разумных, которые отличаются от нас только структурой тела - не мышлением, не наличием у них личности?" - взволнованно, чувствуя себя без вины безмерно виноватой, подумала она. Впрочем, виновата она была хотя бы в том,  что в первый раз сейчас задумалась об этом. А ведь это прямой долг джедая - не допускать несправедливости - или по крайней мере исправлять последствия несправедливости случившейся.

Но здесь…что можно было исправить здесь? Что можно было изменить в прошлом, где ее Родина…списала, выкинула, как мусор, двух своих верных солдат? Двоих разумных, которые служили Республике столько же, сколько она, Раднари, живет на свете? Двенадцать лет… тринадцать лет… это же какие-то безумные, невероятные сроки. "Это сколько же лет капитану?" - мимоходом подумала она, но решила осмыслить этот вопрос позже. Не сейчас, когда ей… выложили всю эту нехитрую исповедь, эту простую историю преданной верности. Раднари опустилась на ковер у кресла Каца, опираясь локтями о подлокотник и чувствуя, что ее глаза становятся предательски мокрыми, а голос постыдно дрожит. Что сказать, что ответить на эти простые и вроде бы никого не упрекающие слова? Факты, простые факты, ничего, кроме фактов - они били поддых почище рыданий и самых жутких подробностей. Почему-то она совсем не сомневалась, что Кац был с ней абсолютно честен. Да, он мало что рассказал о капитане - но, скорее всего, он просто не счел себя вправе раскрывать чужие тайны. Но и того, что он рассказал, хватило сполна.

- Это… ужасно, то, как с вами обоими обошлись, - наконец едва слышно проговорила она. - Так... неправильно, несправедливо, так не должно быть. Я… простите меня, я…никогда раньше не думала о том, как жесток закон Республики к дроидам. Я запомню и буду об этом помнить всегда. Я… рада, что… вы сохранили свою память и…смогли вернуть себе функциональность. И… очень рада, что сейчас вы свободны и… что вы теперь партнер здесь.

Она закусила губу, размышляя над формулировкой. "Ты опять лезешь в чужую жизнь, туда, куда тебя не звали. Остановись", - кто из ее учителей, седой и ворчливый, говорил ей это?.. Чей голос сейчас зазвучал в ее голове? Или синтез многих и многих - учителей, фраз, голосов?.. Она упрямо наклонила голову и проговорила:

- Я…могу ли я чем-то вам помочь? Я…не смогу изменить прошлое, но… я могу попытаться что-то выяснить…исправить…я не знаю даже, - в этот миг она ощущала себя беспомощной и маленькой, как никогда - перед лицом огромного, настоящего, взрослого горя.

"Здесь…есть мастер Аэлара", - подумала она и немного приободрилась. - "Уж наверное она не захочет оставлять все как есть. Она... не любит несправедливости даже больше, чем я, и наверняка придумает что-нибудь. Или…в крайнем случае...есть мастер. Точно. У него много друзей и знакомых среди военных. Мы…вернемся с Балморры, все пройдет хорошо, и я попрошу его…я его попрошу...это ведь не ради…дружбы, не ради привязанностей, а просто…чтоб не было несправедливости, вот".

- Я…очень хотела бы вам как-то помочь, - тихо и твердо сказала она, сквозь мокрые ресницы глядя в синие фасеты Каца.

Кац анализировал поступающие от маленькой мистресс вербальные и невербальные сигналы и приходил к очень неутешительным выводам. Влага, выделяемая ее слезными железами, по имеющимся у него данным являлась свидетельством физической травмы или эндогенных болей. Или травмы душевной. В его базе данных имелось упоминание о том, что гуманоидные виды, близкие к людям, могут плакать, да, так это называлось, и по причине повышенного эмоционального тонуса, который его эмотивный блок распознавал как радость. Вот только никаких свидетельств того, что маленькая мистресс сейчас радовалась, Кац не наблюдал.

Итоговая оценка ситуации на некоторое время ввела его в состояние конфликта приоритетов. Из нее следовало, что Кац каким-то образом травмировал девочку, нарушив тем самым свою первую директиву. Но анализ его действий за последние четыре часа говорил о том, что ничего такого, могущего привести к травме, Кац со вверенной ему пассажиркой не осуществлял. Время, проведенное в грузовом отсеке подверглось семикратному анализу, но и после него травмирующих физическую оболочку маленькой мистресс действий выявлено не было.

Оставался вариант с травмой душевной. Глаза дроида на очень непродолжительный промежуток времени налились густым лиловым светом, но почти сразу же он сменился на оранжевый. Который минуту спустя стал темно-синим. Кац, отринув все предустановленные протокольные программы, для решения проблем духовных обратился к своему неисчерпаемому источнику информации по части томных терзаний, слез и страстных лобзаний. А именно - к бесконечному и вечному, как время, голосериалу “Раката тоже плачут”. Из краткого анализа отсмотренных серий которого Кац выделил основные причины, по которым молодая девушка может проливать столь горькие слезы.

Причина первая: тайная беременность. Отпала сама собой, так как данные медитека говорили о том, что к копулятивной активности маленькая мистресс еще не приступала. Причина вторая: похищение тайно рожденного ребенка. Отпала потому же, почему и первая. Причина третья: неверность возлюбленного. Прогностический блок, основываясь на статистической выборке и анализе сценария серий, давал этому варианту самые большие шансы. Так что Кац решил остановиться на нем и отмести варианты четыре и пять, гласящие о разделе наследства и тяжелом неизлечимом заболевании. Как маловероятные.

Он участливо - то есть в полном согласии с рекомендованной Конгрессом протокольных дроидов позой, выражавшей участие для человекоподобных гуманоидных видов, - склонился к Раднари и, положив свою псевдоладонь на ее пальцы, сообщил:

- Возможно, Кац неверно понял заданные вами условия, маленькая мистресс, но полагает, что вы могли бы помочь ему с приготовлением обеда. И рассказать во время этой активности о том, что маленькая мистресс желает, чтобы Кац сделал с ее неверным возлюбленным, ставшим причиной ее слез. Каталог способов умерщвления Кац выведет по первому же требованию, - псевдопалец вздернулся вверх, демонстрируя серьезность намерений металлического няня. - Вам не нужно стесняться, никто ничего не узнает от Каца. А уж от этого усатого мерзавца, что причинил вам страдания - и подавно! Что же касается помощи капитану, то Кац полагает, что вы можете спросить его о его нуждах самостоятельно. Кац не располагает сведениями  о том, чтобы капитан в чем-то нуждался с момента вашей посадки на наш борт. Но, возможно, сведения Каца устарели. Кац признателен вам за позитивную оценку его нынешнего социального статуса. И смеет вас заверить, что по этому поводу сам генерирует эмоцию, обозначенную в его каталоге, как “радость”.

Раднари оторопело, открыв рот, посмотрела на Каца, буквально физически чувствуя, как  заскрипели отсутствующие в ее голове шестеренки. “Неверный… возлюбленный… усатый мерзавец… что?!..” Но, по крайней мере, слезы на глазах у нее высохли в одну секунду, будто сдутые крайней степенью изумления. “Причина слез…” И тут у нее наконец состыковалось. Она засмеялась, зажмурившись и так помотав головой, что звякнули украшения на ее рожках. То есть ну… может быть от биологического гуманоида это было бы обидно, но ведь Кац-то в этом не виноват. Он просто видел крайне мало женщин, и скорее всего не видел женщин плачущих. Возможно, где-то в его настройках указан этот вариант как наиболее вероятная причина женских слез. Или единственная. Может быть, получится ее как-то… дополнить? Исправить? Ох, только бы он не обиделся, как бы это сказать так поаккуратнее...

Она ласково, как сделала бы в случае гуманоида, положила руку на его металлическую кисть и улыбнулась:

- Уважаемый Кац, я с радостью помогу вам с приготовлением обеда. И капитану, если ему понадобится помощь, помогу тоже. Я обязательно его спрошу, нужно ли ему что-то. И… спасибо за готовность помочь мне. Но... у меня нет, и не было никаких возлюбленных, ни верных, ни неверных, совсем никаких. И… ни усатых, ни безусых, тоже. Во-первых, я для своей расы нахожусь в возрасте, когда любовные связи являются редкостью и...скорее исключением. Во-вторых, я джедай, то есть будущий джедай. И… ну честно, у меня просто правда нет никакого возлюбленного, - она проникновенно заглянула Кацу в фасеты, пытаясь понять, все ли нормально. - Просто меня очень… тронула и расстроила ваша с капитаном история. Мне очень горько, очень жаль, что с вами так обошлись. Я считаю это жестоким и несправедливым. И мне очень горько, что это сделала Республика, которой служили вы и которой служат джедаи, и я в том числе. Горько и стыдно. Я вам... очень сочувствую обоим. Вот. От этого разумные тоже иногда плачут…

Раднари очень пристально смотрела Кацу в глаза - и больше всего боялась, что сейчас она опять что-то скажет или сделает не то, и он опять зависнет.

Кац склонил голову и, снова поменяв цвет фасет с густо-синего на оранжевый, провел анализ полученной информации. Данные, которые добавились к уже имеющимся в его базе сведениям об органиках женского пола, об органиках, принадлежащих к Ордену джедаев и о женщинах-органиках, принадлежащих к Ордену джедаев, приводили бедного дроида к довольно странным и неутешительным выводам. Если бы можно было сформулировать их органическими и простыми словами, то выходило бы ровно две сентенции. Первая - “капитана точно бросят”. Вторая - “его посадят, сразу после того, как бросят”. Потому что если Кац верно сопоставлял имевшиеся у него данные с полученными, то наложение Республиканского законодательства по части преступлений в сексуальной и репродуктивной сфере на известные ранее и подтвержденные, пусть и косвенно, маленькой мистресс правила Ордена приводило как раз к такому вот, довольно печальному исходу.

Однако, Кац не был бы Кацем, если бы не попытался добиться полной ясности формулировок, жизненно необходимой сейчас для формирования долгосрочного прогноза. Так что он, после непродолжительного молчания и регистрации сигналов от двигателей и навикомпа, задал-таки свой животрепещущий вопрос повышенной важности:

- Маленькая мистресс, позвольте мне кое-что уточнить? Вы сказали, что вы джедай в контексте отрицания копулятивно-репродуктивных связей. В связи с этим у Каца имеется необходимость просить вас о подтверждении или опровержении того тезиса, что правила вашего Ордена запрещают его членам любого рода деятельность, связанную с копуляцией или размножением. Верно ли это?

Увы, со словом “целибат” Кац знаком не был. Несмотря на все свои йоттабайты полезной информации.

Раднари задумалась. Кац явно тщательно обдумал ее слова, проанализировал и сделал свои выводы. Причем он зацепился совсем не за то, что она сама в своей - в высшей степени эмоциональной! - речи считала самым важным - то есть не за эмоции, а за правила и факты. Пытаясь говорить с ним так, как она бы говорила с разумным, причем разумным своего вида, она постоянно допускала ошибки. “Плохо, Раднари, плохо”, - ей показалось, что где-то за кадром мастер, преподававший у них этикет, недовольно сдвигает кожистые брови. - “Представь себе, что это какой-то неизвестный тебе вид разумного. Он не поймет твоих эмоций. Он поймет только правила, законы, исключения из правил - может быть. Если ты хочешь донести до него информацию - это надо учитывать. А он именно информации от тебя и хочет”.

- Нет, нам не запрещены… копулятивные связи… деятельность, связанная с копуляцией… и размножение тоже, - заговорила Раднари, на ходу пытаясь перестроить свою речь. Сложная задача! И так эмоциональная, сейчас она была взволнована сверх всякой меры, и мысли у нее были ну совсем не об этой неинтересной чепухе. Нет, ну кому интересны все эти… копулятивно-репродуктивные связи, когда они все вместе летят на помощь оккупированной Балморре, когда тут есть самый настоящий, пусть и немного устаревший, но такой замечательный дроид-убийца, разработанный против ситхов, когда всплывают старые несправедливости и тайны… Но вопрос задан, тема интересует собеседника - нужно на него ответить… ну хоть как-то. Даже если сам не очень в теме разбираешься. - В принципе, - медленно проговорила она, пытаясь сформулировать однозначно и четко ответ на вопрос, на который не было - да по сути и не могло быть - однозначного ответа, - бывают даже джедаи, которым Совет разрешает завести семью и детей - но это бывает очень редко. В целом, нам… не рекомендуется обзаводиться привязанностями. Но это не… задокументированный категорический запрет. Это… очень настоятельная рекомендация, наверное, так.

Раднари подумала еще немного, потом пожала плечами:

- Честно говоря, я сама не очень понимаю, как оно согласуется между собой. Но, кажется, копулятивные акты все-таки отдельно, а привязанности - отдельно, это… вроде как понятия из разных парадигм. Поэтому одно не регулируется вообще никак, а второе, ну, не рекомендуется. Но не запрещено.

Она подумала, что чувствует себя взмокшей, как после ответа на экзамене. Сформулировать то, что толком не формулировали даже старшие, и к тому же донести это совершенно чуждому разуму… получилось, нет? Она искательно заглянула в лицевую пластину Каца, будто пытаясь уловить на ней отголоски будущего ответа.

Анализ поступившей информации занял расчетное время. Плоды же этого анализа привели к формированию в эмотивном блоке Каца состояния, отмеченного в индексном каталоге эмоций, как “удовлетворение от полученных результатов”. Да, Кац однозначно был доволен услышанным от маленькой мистресс ответом. Глаза его сияли удовлетворенным темно-синим светом, а скрипучий голосок, которым он спустя минуту заговорил с Раднари, при всей своей безэмоциональности, все равно ощущался почти что мурлыкающим.

- Кац тщательно записал полученную от вас информацию, маленькая мистресс. Он благодарит вас за исчерпывающий ответ. И смеет заверить, что любой усатый мерзавец, который появится в радиусе активности Каца, будет проинформирован о наступающих законодательных последствиях. И о строгих рекомендациях тоже, само собой. Что же до действий командного состава армии Республики, которые, как Кац полагает теперь, после прояснения вами ситуации, вызвали у вас высокоэмоциональную реакцию, - тут глаза дроида снова сменили цвет на голубой, - то Кац утверждает, что он не вправе давать им какую бы то ни было оценку без всестороннего изучения ситуации. Для которого у Каца к его сожалению не хватает данных. Так что он не может с точностью утверждать, что то, что произошло с Кацем и, тем более с капитаном, является несправедливостью и жестокостью. Хотя он и вынужден признать, что в случае капитана пребывание в статусе “погибшего при исполнении” имеет свои, и очень значительные, негативные последствия. Связанные прежде всего с регуляцией актов гражданского состояния и отсутствием иных прав, которыми обладает любой гражданин Республики.

Кац склонил голову набок и мигнул глазами. Если бы он был дышащим, то больше всего эта пантомима напоминала бы вздох.

Раднари немного перевела дух. Похоже, ей таки удалось все объяснить Кацу насчет, тьфу, копулятивных связей - и тот понял ее вполне и понял правильно. И обсуждение темы, в которой она чувствовала себя крайним профаном, можно завершить и замять для ясности, не уточняя даже параметры, по которым Кац собирается вычислять оных усатых мерзавцев (по наличию усов? да, пожалуй, здорово, что капитан усов не носит! ему тут явно повезло). В той формулировке, которая у нее получилась на выходе, ей что-то казалось крайне… неправильным и даже аморальным, но сейчас у нее не было особо времени это обдумывать. Надо будет потом обязательно-обязательно уточнить этот вопрос у мастера Аэлары, может быть Раднари что-то понимает неправильно?..

Она очень серьезно нахмурилась, обдумывая то, что ей сказал Кац.

- Я была бы очень рада помочь вам с получением максимума данных по ситуациям, которые касаются вас обоих так… непосредственно, - медленно проговорила она. - Что до капитана… я так понимаю, что в настоящий момент он имеет… какое-то другое гражданство? И поэтому на территории Республики обладает… ограниченными правами?

Кац мигнул фасетами и неспешно, словно обдумывая свой ответ, провел псевдопальцем по стеклу или транспаристилу обиталища рыбного члена экипажа - но, зная обитателей этого корабля, можно было смело ставить на стекло. Мастер Арчибан отреагировал на этот демарш с достоинством истинного короля и едва уловимо шевельнул хвостовым плавником. “Я тебя вижу, но мне лень на тебя реагировать”, - откровенно читалось на его губастой мордочке. Кац склонил голову, разглядывая нахальную рыбку и легонько постучал по краешку аквариума. К хвостовому плавнику добавился еще и неспешный поворот головы.

- В настоящий момент капитан не имеет ни подданства, ни гражданства. Он является временным подучетным, чьи верификационные коды зарегистрированы на космической станции “Адамас-2”, расположенной в нейтральном пространстве. Как следствие этого, - тут Кац перевел свой невинно-голубой взор с мастера Арчибана, так и не ответившего ему взаимностью, на Раднари, - капитан не обладает даже базовыми правами гражданина Республики. Об ограниченных правах речи в его случае просто не идет. По сути все, что капитан может себе позволить в республиканском пространстве - это находиться в нем, поскольку у него есть на то временное разрешение, и перемещаться в нем же по гиперпространственным путям, ограниченным Хартией нейтральных перевозок. Прав на проживание дольше трех суток на любой из планет, находящихся в космическом пространстве Республики либо в нейтральном пространстве, на владение имуществом, на заключение актов гражданского состояния, равно как актов купли-продажи или проведение любой иной финансово-экономической деятельности на упомянутых территориях капитан не имеет. Не имеет он и социальных гарантий, предоставляемых республиканским законодательством равно как гарантий конституционных, которые суть неотчуждаемое право любого гражданина Республики. Согласитесь, маленькая мистресс - это достаточно негативно?

Кац снова перевел взгляд на рыбку, желая добавить еще несколько штрихов, в полной мере раскрывающих его понимание слова “негативный”. Но перед тем, как его вокодер озвучил все то, что сформировало его процессорное ядро, на сенсоры, связанные с гипердрайвом корабля, пришел новый пакет информации. Курс нуждался в корректировке. Кац застыл на мгновение, заполошно мигая глазами - пакет был изрядным и интенсивность обработки его тоже оказалась на уровне, - после чего поднялся из кресла и протянул Раднари свою псевдоладонь.

- Маленькая мистресс, Кац приносит вам свои глубочайшие извинения, но он вынужден прервать ненадолго наш экскурс в бесправие капитана. Навигационно-расчетный блок корабельного центра управления только что проинформировал Каца о необходимости мануальной корректировки точек прокола пространства. Я уведомлял вас об этой активности ранее, но поскольку мы с вами крайне разнообразно и плодотворно проводили время, то эта реестровая запись несколько пододвинулась в таблице приоритетов. Однако сейчас Кацу необходимо присутствовать на мостике. Вы составите ему компанию? В случае отрицательного ответа укажите, куда бы вы хотели направиться, и Кац отрегулирует навигационную ленту соответствующим образом.

Раднари глубоко задумалась. До сих пор для нее это было чистой теорией, строчкой в учебнике - разумные, затерянные в пространстве огромной Галактики - бесправные, толком без документов и без подданства, без защиты и гарантий огромного планетарного образования - в данном случае даже не так важно, Империи или Республики. Гарантий, предоставляемых Империей своим гражданам, было гораздо меньше, чем в случае Республики, но и это не шло ни в какое сравнение с потерянностью и бесправием граждан так называемой нейтральной зоны. Фактически они были предоставлены сами себе - своему уму, своей изворотливости, своему умению быстро бегать, хорошо прятаться и, в идеале, стрелять из всего, что стреляет, летать на всем, что летает - и никому не верить. Они быстро и небезопасно жили и мало кто из них умирал от старости, в собственной постели.

Нет, были исключения, были планеты достаточно богатые, чтоб обеспечить свои границы достаточной защитой и успешно обороняться от мелких захватчиков и пиратов... но если их богатство привлекало внимание крупных корпораций - их независимости и свободе их граждан мог прийти конец в течение считанных даже не дней, а часов. А крупные галактические образования - что Империя, что, увы, даже Республика - в таких случаях редко откликались на просьбы о помощи, даже если те успевали прозвучать. Это выглядело жестоко и несправедливо, но, как рассказывали им на занятиях, в большой политике редко было место что справедливости, что, особенно, состраданию - только расчет. А потенциальной пользы от прямого столкновения с крупными корпорациями было крайне мало, и это очевидно. Так что как правило такие нейтральные планеты оставались предоставленными самим себе - если не находились резоны и возможности помочь и поддержать их, тайно или явно. Или же, напротив, они становились вечным полем боя, если резоны и возможности находились более чем у одной стороны, - Раднари вспомнила Альдераан, на котором который год бушует гражданская война.

Но это все касалось только планет, способных громко заявить о себе. Мелкие небогатые планеты - и тем более станции - охотно давали гражданство беглецам, изгнанникам, преступникам и кому угодно еще, не спрашивая ни прошлого, ни генкода - но по сути за этим гражданством не стояло совершенно ничего, никакого обеспечения, никаких гарантий, кроме возможности начать новую жизнь - жизнь, в которой ты можешь полагаться только на самого себя.

Она думала обо всем этом разом - и не сразу заметила, что Кац, похоже, тоже глубоко задумался, прервавшись на полуслове. Но этот секрет был быстро разрешен его словами. “Эх, жалко, не расспросила подробнее”, - грустно подумала она. - “Но… у нас ведь будет еще время поговорить. Может, получится поговорить и с самим капитаном… хотя он наверняка же не захочет отвечать, он совсем не похож на человека, склонного рассказывать о своих проблемах. Ну да поживем - увидим, может быть, поговорю с мастером Аэларой - и она подскажет мне, как тут можно помочь…”

- Я с радостью составлю Вам компанию на мостике, если я не помешаю Вашим делам, - сказала она вслух. - Буду рада хорошенько осмотреться и там тоже!

- Тогда проследуйте за мной, - Кац помог - никто в этой помощи не нуждался, но так уж он был запрограммирован! - Раднари подняться на ноги и, продолжая придерживать ее за руку, двинулся к выходу из логова мастера Арчибана. Дверка за спинами путешественников задвинулась самостоятельно. И минутой спустя ничто не напоминало о том, что в этом месте была какая-то дверь, из которой вышли какие-то разумные…

Коррекция курса много времени не заняла: Кац, интенсивно взаимодействуя с навикомпом корабля, отмечал, что в его эмотивном блоке началось формирование новой эмоции. В индексном каталоге эмоций она проходила под обозначением “раздражение”. Кац всесторонне исследовал проблему и пришел к выводу, что данная эмоция есть прямой ответ на текущее состояние навигационной системы. Следствием этого вывода стало решение поговорить с капитаном о выделении из общего бюджета материальных средств на модернизацию последней. Сразу после обсуждения последствий копулятивных сношений капитана, могущих, по мнению Каца, подкрепленному теперь вербальным подтверждением от разумного, состоящего в той же социальной структуре, что и текущий  копулятивный партнер его непутевого органика, привести к фатальным для всех членов команды этого корабля последствиям.

Занятый своими расчетами и самокопанием, дроид настолько сильно отключился от внешнего мира, что на какое-то время упустил из оперативной памяти наличие в рубке гостьи.

Зрелище рубки корабля в полете завораживало Раднари. Белый свет, распадающийся на спектр, за иллюминаторами - и темнота и разноцветные огоньки приборов внутри. Она, конечно, знала, что означают все эти огоньки (ну хорошо, не все - большая часть; все-таки на пилотов их учили только на начальном уровне, остальное предполагалось добирать уже на практике, с конкретным кораблем, и грузовых в общем списке не было, все больше боевые), но сейчас ее сердце было настроено как-то очень философски и отстраненно, и думать о бытовой конкретике не хотелось. Тем более что рубка правда смотрелась как-то очень волшебно - как часть этого огромного космоса. Кац в дополнительных источниках света не нуждался, а Раднари и вовсе не собиралась заниматься ничем осмысленным, поэтому полутьма ей ничем не мешала.

Так тихо. Так спокойно. Так ровно и размеренно, как большой зверь, дышит корабль под умелыми металлическими руками. Крошечная точка в бесконечном океане космоса - чужая и чуждая, и в то же время - такая естественная часть его, плоть от плоти, дитя рук и гения разумных, частичка мироздания, тонкая игла, прошивающая пространство и несущая в себе хрупкие живые тела.

От мыслей о безграничности мироздания у нее обычно перехватывало дух и сжималось что-то вверху живота - но здесь и сейчас, в этом звенящем и гулком полумраке, она чувствовала себя на месте, спокойно и естественно, как в лесу во время медитации. Будто сознание, усталое от событий и переизбытка информации, решило дать отдых телу, дать отрешиться, отстраниться от вечного бега времени и мелких его дел - и почему-то именно это место показалось ему для этого самым подходящим. Раднари прислушалась к себе. Да, почему-то именно рубка манила ее, и причиной тому было не только любопытство и желание поучаствовать в этой стороне жизни их временного пристанища. Что-то было здесь… особенное, будто какой-то тихий зов, неслышимый голос, поющий ласковую песню без слов. Мастер Оргус, зная об ее неумеренном воображении, сказал бы: “Если тебе что-то кажется, прогони себя через усиленный цикл тренировки, потом сядь и помедитируй. Если не перестанет казаться - попробуй разобраться, почему это может быть, кроме великих тайн Силы, стоящих буквально на твоем пороге”. Но мастера тут не было, а жгучее желание выяснить, что же все-таки происходит, - было.

Поэтому она опустилась на пол прямо там, где стояла - в дальнем углу рубки, тут этот тихий звон-песня почему-то был слышен лучше - глубоко и плавно вздохнула - раз, второй, третий - отключаясь от реальности, от себя, от своих желаний и волнений, погружаясь в волны Силы, плещущиеся вокруг. Там, вдалеке, были видны огоньки жизней мастера Аэлары и капитана - они рядом, они спокойны, всехорошо, все-хо-ро-шо… - и крохотный почти-живой огонек здесь, совсем-совсем рядом, вот, руку протяни. Не зверя, нет, и не Каца - дроиды не видны в Силе, даже самые разумные и мыслящие… Раднари потянулась сознанием к этому огоньку, и тот отозвался ей, легко и радостно, будто этого и ждал. Тихая-тихая песня, похожая на сотни крохотных стеклянных колокольчиков, поющих на ветру. “Иди сюда”, - не словами, Силой девочка потянула к себе этот крошечный огонек - и тот скользнул к ней по воздуху, плавно и естественно, как птица, летящая в свое гнездо. Она ощутила в руках прохладную, почти невесомую тяжесть камня - но ее сознание видело только тихий бело-голубой сгусток света, поющий песню радости. “Я так долго ждал тебя”, - будто бы, без слов, говорила ей эта песня. - “Таким долгим был этот путь. Таким бесконечным, таким бесконечно долгим...”

Раднари, если бы была в себе и в сознании, могла бы поклясться, что никогда раньше такого с ней не было. Конечно, в Силе кайберы чувствовались, в том числе чужие - но никогда прежде они не говорили с ней - не пели ей так, чтоб ощущалось, что это - ей и только ей. Никогда и ничего подобного с ней не происходило. Если б она была в себе и в сознании, она могла бы устыдиться - так бесстыдно схватила чужую вещь, так бессовестно распоряжается в чужой рубке… Но тут, на вершине сияющего озарения, так близкого к растворению в мире, не было места стеснению, не было места мыслям и рассуждениям. Не было девочки-джедая и камня, потерявшего и заново выбравшего себе хозяина. Была только тихая песня счастья и жизни - полной, полноценной, полноводной, бесконечной, никогда не завершающейся, никогда не прерывающейся окончательно, ясной и светлой, как свет звезд - тех, что светят даже миллионы лет спустя после того, как погасли. И не было времени. Была вечность, начавшаяся в бесконечном прошлом - или, может быть, не начинавшаяся никогда - та, которая никогда-никогда не закончится.[icon]http://static.diary.ru/userdir/1/0/1/4/1014798/85709133.gif[/icon]

Отредактировано Hero of Tython (2018-08-04 18:56:06)

совместно с параноидальным Кацем, самым лучшим на свете Мэем и его подарками, моя прелесссть

Кац плюхнул свои подношения перед носом Мэя - о, куда только девалась его всегдашняя вежливость и предупредительность?! - и, совершенно человеческим жестом опершись на боковину консоли навикомпа, взглядом проследил за тем, как капитан откусывает первый большой кусок.

- А диалогов и не будет. Я просто хотел сказать, что откровенно опасаюсь того, что с тобой сейчас происходит.

На последних словах Мэй едва не подавился тем, что жевал. Так что пришлось ему отложить свой недогрызенный бутерброд - хорошо, что хоть два солидных укуса сделать успел, - и, отхлебнув кафа, чтоб не подавиться-таки, воззриться на Каца.

- И что же именно, по-твоему, со мной происходит? Отек не в счет, его я уберу, процедуру все равно пройти надо - утром да, каюсь, пропустил.

Кац перещелкнул глазами, голубое сменилось оранжевым, потом густо-синим. Он как-то… да, в случае разумного можно было бы сказать, что нервно, но нервов-то у него и не было! - перебрал псевдопальцами. Так, словно не решался что-то сказать, но сказать был должен.

- Ты прекрасно понимаешь, что я не о твоих физических кондициях говорю. Я о том, что происходит в твоей психоэмоциональной сфере. Если бы я был органиком, то сказал бы, что боюсь.

Разговор начинал идти куда-то туда, куда Мэй не пускал никого и никогда. Холодная, обжигающе-холодная ярость, унявшаяся было после какой-никакой еды и теплого кафа, снова закружилась вихрем внутри него. Он сфокусировал свой спокойный, ничего не выражающий взгляд на лицевой пластине Каца и тихо, - если ты хочешь, чтобы тебя не только услышали, но и выслушали, то говори тихо и отчетливо, - спросил:

- И чего же именно ты боишься?

Кац еще раз произвел свой избыточный, нехарактерный для дроида жест, и оперся конечностями на стол перед Мэем. Вся поза его, казалось, выражала отчаяние и безнадежное желание убедить своего оппонента.

- Я боюсь того, что это твое… маленькое приключение будет иметь очень большие и тяжелые последствия. Боюсь того, что через пять дней она уйдет и забудет, как тебя звать, а ты, как тогда, отправишься прямиком в шлюз. Потому что будешь, согласно моему каталогу эмоций, совершенно и беспросветно несчастен. Вот чего я боялся бы, если бы умел бояться. И хотел бы, чтобы ты был благоразумнее в формировании своих привязанностей. А лучше - не формировал их вовсе, ограничившись физиологическим аспектом отношений.

Белое. Совершенное белое. Мэй смотрел на своего, лезущего откровенно не в его дело компаньона, и видел, как белеет мир. Говорить ему было очень и очень тяжело: губы, сведенные белой ледяной яростью размыкались просто отвратительно. Но он смог-таки, сумел.

- Не очень понимаю, о чем ты говоришь… но… Так. Я скажу это все ровно один раз. И то - только потому,  что ты мой друг. Я был несчастен и благоразумен восемь лет… да нет - всю свою жизнь, - Мэй говорил тихо-тихо, но отчего-то создавалось впечатление, что он кричит, оглушающе и яростно, - и попросил бы тебя, в счет этого моего благоразумия… не портить мне оставшееся у меня с ней время. Когда она уйдет, больше ничего не будет, но я имею право быть несчастным на своих собственных условиях. Столько времени, сколько пожелаю - у меня на бытие несчастным никем впереди будет вся моя недолгая оставшаяся, полная одиночества жизнь. И еще одно… это был действительно первый и последний раз, когда я говорю с тобой на эти темы. Я никогда и ни с кем не обсуждаю свою личную жизнь, - эти слова были такими резкими, что, казалось, Мэй вырезал их в уплотнившемся до состояния металла воздухе. - И был бы крайне признателен за то, чтобы и ты этого не делал. Никогда и ни с кем. Я ясно выражаюсь? Или мне придется…

И тут волна удушливого, мучительного стыда накрыла его с головой. Мэй сгорбился, разом растеряв всю свою чопорность и строгость, закрыл лицо ладонями и начал раскачиваться в кресле.

“До чего я докатился?! Что я делаю? Я же… я же чуть было не начал ему угрожать тем, что поставлю ограничитель на его память и когнитивные процессы. Тем, от чего я зарекся давным-давно… Какая же я все-таки тварь… Отвратительная, мерзкая, лживая сволочь. Вру даже не ему - я пытаюсь врать себе. И от этого только гаже.”

- Прости меня… - голос из-под пальцев звучал глухо. Стороннему наблюдателю могло показаться, что человек, спрятавшийся от мира и дроида за этой непрочной, почти иллюзорной, стеной, плачет. Но плакать Мэй не мог. Никогда не мог, даже тогда, когда с его глазами все было в порядке.

Кац, нависавший до сего мига над ним недвижимой бескаровой скульптурой, выпрямился и, склонив голову, посмотрел на своего напарника. Судя по оранжевому сиянию фасет, он не сильно понимал сути оговорки, сделанной его органиком, и сейчас изо всех сил пытался этот пробел в своих понятиях восполнить. Мэй же, не отнимая рук от лица, продолжил говорить: за мгновения стыда, сменившего собой мешающую думать ярость, он успел выделить в словах Каца нечто, привлекшее его своей нелогичностью. И теперь, отчасти, чтобы сменить тему, отчасти чтобы скинуть градус напряжения, отчасти из собственной трусости, он задавал этот, не относящийся к основному предмету разговора, вопрос.

- “Как тогда”? Ты сказал, что я отправлюсь в шлюз, как тогда? Но… я не помню никаких походов в шлюз. Даже когда я был пьян в стельку - я старался оставаться подальше от такого. Слишком трус, чтобы достойно умереть, факт. Потому… что это значит - “как тогда”? И… еще раз - прости меня. Это все… не отменяет того факта, что о своих личных делах я говорить ни с тобой, ни с кем бы то ни было еще не буду. Но… я просто прошу тебя не вмешиваться и никоим образом не выказывать неприязни никому из наших нынешних гостей. Как друга. Без всяких этих ограничительных штучек. Я… это было низко с моей стороны - даже думать о таком. И именно за эти мысли и предположения я прошу у тебя прощения.

Кац, получивший конкретный запрос и некоторое объяснение поведению своего органика, заметно расслабился. Его поза резко утратила свою зажатость, конечности словно согнулись - так сгибаются они у человека, который в один момент из состояния сильного напряжения переходит в состояние покоя. Он подошел к одной из боковых инфоконсолей, и, выпустив из псевдоладони щуп, подключился к ней. Через минуту перед Мэем развернулась серовато-белая картинка голозаписи, сделанной, очевидно, с камер наблюдения корабля. На ней маленькая человеческая фигурка, в которой, приглядевшись, он опознал самого себя, брела, спотыкаясь и держась за стену, по направлению к стыковочному шлюзу корабля. Сделав пару десятков мучительно-медленных шагов, фигурка дернула за рычаг-активатор открытия двери шлюза и упала навзничь. Так, словно кто-то невидимый и очень сильный ударил ее в голову. Через пару минут полной неподвижности, крохотный голографический человек  забился в жесточайших конвульсиях. Тихо, безмолвно, жутко.

- Эту запись я сохранил после того инцидента на Нар-Шаддаа. Потом провел свое расследование и выяснил, где и с кем ты был перед тем, как это случилось. Но поскольку мы после этого отбыли на Татуин, с этой девушкой ты более не пересекался, и новых инцидентов я не регистрировал, то я сделал вывод, что подобное поведение было спровоцировано твоим тогдашним  психоэмоциональным состоянием. Я бы предпочел избежать повторения подобного: тогда я успел выдернуть тебя из шлюза буквально за пару минут до наступления необратимых последствий для твоего мозга. Именно этот прецедент и стал предпосылкой для моего сегодняшнего обращения к тебе, - Кац мигнул глазами и направился к выходу из рубки. - В данный момент я оставлю тебя с этой записью и удалюсь. Мне необходимо обработать все происшедшее. Твои просьбы были мной услышаны, не были признаны разумными, но, поскольку дело касается тебя и эмоциональных аспектов отношений, то я поступлю так, как ты говоришь. Это не значит, впрочем, что я не буду ожидать твоего возможного девиантного поведения. И не значит, что я не приму соответствующих мер в случае его наступления. Единственным потаканием твоим желаниям тут будет то, что меры я буду принимать только в отношении тебя.

Сообщив все это, дроид царственно склонил голову и удалился. Оставив Мэя его офигению, одиночеству и недоеденному полднику.

Раднари закусила кулак, чтоб не выдать себя слишком громким дыханием раньше, чем она сообразит, что же делать. Она совершенно, абсолютно не собиралась подслушивать. Не хотела, не собиралась и никогда в жизни этого не делала… ну вот так вот, по крайней мере, точно. За учителями - да, бывало пару раз, если было ну очень надо - причем не ей самой. А в целом - поганое это занятие. Поганое и… ну вот что она теперь будет делать с полученной информацией? Ну что?

Наверное, самым правильным было бы остаться сидеть где сидела, притвориться спящей, или даже уйти в транс - на случай, если капитан решит пройтись по рубке и случайно на нее наткнется. Сделать вид, что она ничего не слышала, ничего не поняла, ничего не знает. Может быть, если врать достаточно вдохновенно, получится убедить даже саму себя? Что она не присутствовала при ссоре капитана с Кацем, что она не знает о том, что он, то есть капитан, влюбился в мастера Аэлару (и еще бы не влюбиться, она такая красавица!)...  что Каца это беспокоит - и логично, влюбиться в джедая - себе на горе... что капитан - милый, хороший капитан - способен злиться до такой яростной черноты... что он ненавидит, когда лезут в его личную жизнь… а еще - что он пытался выйти в шлюз - и не помнит этого.

И вот это вот, последнее, было плохо. Совсем, очень, очень плохо.

Она была твердо уверена, что капитан честен в своем беспамятстве, и это пугало ее даже больше, чем само по себе неслучившееся самоубийство. Если она правильно все поняла (записи, которую принес Кац, она из своего угла увидеть не могла), лунатизм мог быть одним из травматических поствоенных последствий самого разного происхождения. Штука неприятная, излечимая, муторная, мерзкая - но могущая стать фатальной. И что-то ей подсказывало, что капитан скорее всего не обратит на этот звоночек никакого внимания. Ну, по крайней мере, не возьмется с этим разбираться всерьез. Еще бы, тут нужны обследования и лечение, наверняка недешевое, страховки у него нет, и… есть все шансы, что он решит, как ее мастер обычно, мол, один раз - не считается. А ведь тут-то второй раз может стать и последним, несмотря на всю ультимативную заботу Каца…

Но все это совершенно не отвечало на вопрос, что же ей делать сейчас. Отсиживаться и отпираться?.. Вылезти, сделав вид, что только что проснулась? Но врать она умела препогано, а если такое вранье всплывет, да на такую тему… ох, нет, уж лучше сознаться сразу. Тем более что… может быть, она все-таки сможет чем-то помочь? А если капитан сейчас разозлится на нее и… это разрушит все хорошее, что между ними было до сих пор, значит… значит, будет так. Лучше - так, чем сидеть, ждать и бояться.

Раднари коротко выдохнула и, нарочито громко шурша, начала вылезать из своего укрытия. Лицо у нее просто горело от стыда, вместе с ушами и щеками, а один из кулаков все еще сжимал тот самый кайбер, из-за которого она тут и застряла так надолго.

- Капитан… Мэй, я… - она просто не знала, куда девать глаза, поэтому смотрела тупо себе под ноги, и от этого голос у нее звучал низко и глухо. - Прости меня, пожалуйста, если сможешь. Я за...в общем, я... ушла в транс, случайно, и… случайно все слышала.

Она закусила губу и замолчала, не поднимая глаз. А что тут еще скажешь? “Я не нарочно? Я больше не буду? Я не хотела?..” Толку-то оправдываться…

“Ох ты ж ё! Вот это мы дали джиззу! Два кретина - органический и металлический. Привыкли, понимаешь, что на корабле мы по большей части сами по себе, а уж если и есть пассажиры, то в рубку они обычно не суются. И вот тебе на тебе. Бедная девочка… Судя по голосу, она этих воплей не то испугалась, не то ей неловко по причине всего этого тарарама и своего в нем невольного участия, не то и то и другое разом. Так, не суть. Суть - успокоить ее как-то, извиниться и убедить, что ничего ужасного она точно не совершила. Кхм, и если она слышала все-все  - то это мне ей надо объяснять, зачем я забил трухой три маршевых нашей доблестной таможне. Ох, стыдобища!”

Все эти дивной стройности мысли вертелись в голове Мэя, когда он в пару длинных шагов добирался до места засидки своего нечаянного рогатого слушателя. Больше всего из всего передуманного его пугало то, что ребенок - да-да, джедаи, пусть и юные, не дети, но юные же! - мог испугаться. Сам он даже в возрасте Раднари, то есть уже будучи студентом Военно-Медицинской Академии, испугался бы такого вот разговора на псевдоповышенных тонах до одури.

Потому что в его благополучной извне семье такой вот диалог между взрослыми означал бы в итоге травмы разной степени тяжести или даже смерть. Да, такое тоже было, и Мэй был тому невольным свидетелем. И помнил то жуткую смесь ощущения беспомощности, негодования, ярости и страха, сковавшего его тогда. Он лежал в своем странном временном укрытии на самой вершине книжного шкафа и отчаянно хотел, чтобы его сердце не стучало. Дышать он к тому времени почти уже и не дышал. Сейчас вроде бы ничего такого же по жуткости не произошло, но кто знает, какова была семейная история рогатика? Кто знает, что за демонов в ее памяти мог разбудить один или второй его разговор?

- Все хорошо, ты чего? Это я должен просить прощения за все это вот безобразие, что сейчас тут творилось, и за то, что бессовестно оставил тебя на растерзание Кацу. И я очень прошу меня за это простить. А ты ничего плохого не сделала, ты ни в чем не виновата - так что и прощать тебя мне не за что, - Мэй добрался до места и как был, так и плюхнулся на свой толстый, набитый синтетикой хвост, и посмотрел на Раднари почти что снизу вверх. Капюшон в процессе всех пробегов как-то оказался на его голове, так что пришлось даже малость сдвинуть вверх верхнюю челюсть синтеплюшевого крэйт-дракона, чтобы лучше видеть раскрасневшееся личико девочки. - И… вот ты говоришь, что все слышала. То есть и то, как я наврал таможенникам - тоже слышала? Нет, я не для… я не чтобы ругать или что-то такое спрашиваю - просто вот тут я бы хотел пояснить, почему пришлось так сделать. Ну, если тебе оно интересно, конечно...

Раднари на секунду задумалась, потом, зажмуриваясь, честно помотала головой, все так же не поднимая глаз от пола. Что-то смущало ее в том, что она видела даже так, но, утонув в пучинах самоугрызения, она не очень осознавала окружающее пространство.

- Я…нет, не слышала таможенников, я просто, ну, почувствовала, как кто-то разозлился, очень, и… а потом пришел Кац, и… ох, я не должна была слушать вещи такие… личные, прости, я… просто как-то… не сообразила вовремя вылезти. А Кац - чудесный, я совсем не против проводить с ним время, он очень хороший, и… интересный собеседник, и… он мне показал мистера рыбу, а потом я тут, вот, и…ох, Мэй, мне так стыдно, - шепотом, очень быстро и сбивчиво договорила она и, как-то не очень анализируя свои действия, крепко обняла его за что получилось, то есть - за шею, утыкаясь лбом ему в плечо.

- Злился, скорее всего, я. Потому что наша бравая таможня в своей нелюбви к нейтралам порой переходит все границы приличий и совершенно забывает про вежливость и совесть, - Мэй, немного обескураженный неожиданными объятиями, тем не менее крепко обнял Раднари в ответ. В его вывернутом мире такое поведение означало только одно: крайняя степень испуга, так страшно, что к кому угодно прижаться, лишь бы оно, пугающее, закончилось. Вот совсем как он этой ночью: вцепился в чужое тепло до синяков на коже. Синяки ему лично сейчас не угрожали, хотя руки у Раднари были сильные не по виду и возрасту. Но синтеплюш отлично принимал удар на себя. Ну и славно. Но не было бы его - плевать на те синяки, никто не должен оставаться один на один со страхом, - Это очень здорово, что тебе не было одиноко и скучно, и отлично, что вы с Кацем нашли общий язык. Он у нас далеко не со всеми общаться соизволит. Ты ему очевидно нравишься, раз уж у вас до знакомства с Арчибаном дошло. И ничего страшного, повторюсь, ты не сделала. Ни-че-го. Виноваты мы с жестянкой, точнее я. Все хорошо, все сейчас хорошо. Честно-честно.

Уже переводя дух после своего порыва, она ощутила какую-то чрезмерную мягкость ткани под пальцами, но сейчас ее волновали вопросы гораздо более важные. Ее приступ совестливости начал отступать - так же быстро, как пришел, и она с постепенно перевешивающим его любопытством уточнила:

- А… что ты наврал таможне? - но в этот момент она подняла глаза на его лицо и тихо охнула: - Ох, у тебя это... потому что ты... утренние процедуры пропустил, да?..

Мэй посмотрел в обращенное к нему личико и понял, что врать девочке сейчас не хочет. Да и в целом не хочет, ни сейчас, ни потом. Потому что… а хатт его знает, почему! Позже, когда все утрясется, он над этим подумает. А пока же…

- Нет, это потому, что я заснул на боку, - улыбаться с его нынешней рожей было откровенно тупо, но не улыбаться не выходило: слишком уж мило выглядел интерес на этом раскрасневшемся, покрытом загадочными татуировками (спросить как-то осторожно, что они значат - интересно  же!) лице. - В силу определенных нюансов моей, кхм, конструкции мне это противопоказано, я сплю сидя и сидя прямо. А я легкомысленно нарушил предписание врачей - и вот, ты сама можешь видеть, что получилось. Так что сейчас я честно, как и обещал, расскажу тебе про то, почему и как я обмишурил наших служителей закона… кхм, ваших служителей, все никак не привыкну, хотя казалось бы… и после того, как ты поможешь мне скорректировать курс, пойду отмокать в регенераторе. Если хочешь, то можешь составить мне компанию, но, боюсь, что тебе будет ужасно скучно. Потому что это пятнадцать минут совершенной тишины и полного моего бездействия. Мне и самому там скучно невероятно, но я в прямом смысле по уши залит бактой и ничего по этому поводу делать не могу.

Раднари на секунду задумалась, осмысливая и запоминая полученную информацию, потом решительно кивнула:

- Я хочу, конечно. Я не знаю, конечно, смогу ли я для тебя сделать как-то повеселее это время, но… я сама не заскучаю, точно.

“И что-то мне подсказывает, что до сих пор он не ел”, - пронеслось в ее голове. - “Если они ушли с мастером Аэларой разговаривать, а потом он заснул, наверняка про свою овсянку он забыл, а сейчас уже… ойойой, нет, сейчас мы договорим, а потом, наверно даже до корректировки курса, надо уговорить его поесть хоть немного. Или одновременно. Надо принести ему хоть какой еды”.

Мэй склонил голову, изучая реакцию на свои слова и попутно думая, что надо бы поменьше фонить - не то, чтобы скрывать эмоции, как он это делал дома, давно, еще в прошлой жизни, а просто… поменьше негатива, побольше чего-то, от чего маленькому эмпату рядом с ним было бы комфортно. А то за ним порой водилось все такое - и черная меланхолия, и тягучая хандра, и приступы аутоагрессии. Пять дней прожить без подобного вполне ему под силу. Тем более, поводов радоваться у него сейчас было на порядки больше, чем до дня, когда он взял на борт своих замечательных пассажирок.

- Таможенникам же я наврал… ну, честно говоря, не совсем соврал, скорее поиграл словами, потому, что…  - это было как прыгать с обрыва в ревущую воду. Что-то внутри екало и замирало, но решимость перевешивала страх, и Мэй продолжал говорить, на сей раз серьезно и как-то задумчиво-отстраненно, - потому что мне кажется, что именно эта смена каким-то образом передает данные о грузах проходящих через них судов Имперской кордонной службе. Я понимаю, что это выглядит как бред человека, который от скуки пересмотрел шпионских голодрам, но… но шесть раз, когда я честно задекларировал этим ребятам то, что вез, ничего не скрывая, как это и положено законом, меня на выходе в нейтральную зону встречали имперские патрули. Полный досмотр, конфискация груза в первых двух случаях, попытки вербовки. Один раз мог быть совпадением, два, даже три. Но шесть случаев… нет, можешь считать меня параноиком, но я предпочел перестраховаться. Задействован ли кто-то из служб дальше по цепочке передачи информации - я не знаю, потому, полагаю, что придется принять некоторые меры, чтобы исключить проблемы в дальнейшем. Но об этом я хотел бы поговорить позже с мастером Аэларой и с тобой, так как не считаю разумным и достойным делать что-то подобное за вашей спиной. Пусть и в ваших же интересах. Ну а пока… вы сходите на станции, и формально это может быть не ложь, там милый рынок, я думаю, что тебе будет интересно на него посмотреть... ну, если захочешь… а мы везем груз набуанских сувенирных куколок аж до Центокса. Это станция такая транспортная, на прямой между Балморрой и Каттадой. И это, формально, тоже не ложь - я думаю туда зайти, когда… когда вы выйдете на Балморре, и куколки мирно стоят в трюме. Так-то, дружок.

Раднари слушала его внимательно, глядя ему прямо в лицо и по-прежнему положив руки на плечи. Мэй… откровенно переживал. О том, поверят ли ему? О том, не рассердятся ли за самоуправство?.. Нет, кажется, его очень, очень расстраивал сам факт того, что приходится врать, пусть даже и по жизненной необходимости, во имя безопасности пассажиров. “Ох, какой же он хороший”, - расстроенно подумала Раднари. - “Как же плохо, что такому хорошему человеку приходится… вот это все”.

- Спасибо, - тихо и серьезно сказала она, глядя ему прямо в глаза и чуть хмуря светлые брови. - Спасибо, что сделал это для нас. Нет, я не считаю это паранойей, шесть раз - серьезная и… слишком большая цифра для совпадения. И то, что у этих разумных есть какая-то небольшая власть, совсем не означает, что они не… злоупотребят ей и тем доверием, которое оказывает им Республика. Я думаю… и мне кажется, что мастер Аэлара согласится со мной... этих разумных во всяком случае стоит проверить. Мало ли, кто еще из-за них может быть внезапно перехвачен Империей.

- Кто-то точно попадал так же, как и я, - Мэй нахмурился, припоминая все, что так или иначе слышал от своих коллег по цеху вольных  перевозчиков. Смену Хээттета на станции и в ее окрестностях обсуждали. Шепотом, оглядываясь, как бы кто лишний чего не услышал. И в этих шепотках совершенно неприкрыто читались страх и злость. А сделать что-то… не в том они все положении были, чтобы куда-то о чем-то заявлять. Хээттет дураком не был и для сдачи выбирал тех, кто точно ничего никому сказать не сможет: не поверят таким, как они, да и вопросов к ним же будет уйма.

“Ну… если меня спросит кто-то из моих пассажирок, то… отвечу как есть. Понятно, что очков респектабельности в их глазах мне это не добавит, скорее убавит в ноль, но чего уж врать-то? Рано или поздно все равно всплывет… если уже не всплыло, глупыми-то точно ни одна, ни вторая не являются.”

“Я не могу ему даже намекнуть о цели нашего полета”, - тоскливо думала Раднари. - “Никак, ни словом, ни звуком. Это… опасно для него самого в первую очередь. Но, кажется, он и так прекрасно понимает, что двум джедаям, летящим на Балморру, имперцы будут не очень-то рады. Точнее… наоборот, даже слишком рады. Очень. А вот мы им - нет”.

- Я думаю… - сказала она вслух, и голос у нее в эту минуту звучал слишком уж взросло - спокойно и отстраненно, холодно и звонко, будто в нежный детский голосок проложили подложку из металла. - Вот что. Когда ты все сделаешь и поешь, хорошо бы нам… всем вместе договориться о том, что мы будем делать, если… мер безопасности все-таки окажется недостаточно. Надеюсь, что до этого не дойдет, но… на самом деле, нам надо было это обсудить еще вчера, прости, - покаянно вздохнула она, снова становясь собой.

Мэй с изрядным любопытством наблюдал за пертурбациями и изменениями в интонациях и мимике Раднари. Очень уж знакомым чем-то веяло от этого, но ему почему-то казалось, что вот сейчас девочка не управляет этими процессами, не контролирует весь свой облик, желая достичь нужного эффекта, как это делал он когда-то, жизнь тому назад. Раднари просто и естественно менялась сама по себе, заговаривая на сложные для себя темы.

- Ничего страшного. На деле у нас с Кацем есть что-то вроде… протокола для такого рода ситуаций. Его все равно приходится прятать каждый раз, когда нас трясут имперские патрули. Дроиды его модели в свое время попортили немало крови господам в форме с той стороны границы. Мы с Кацем подумали и решили, что не стоит дразнить их лишний раз. Вот он и прячется. Здесь есть куда, даже на выбор. Так что если что-то вдруг и было бы, то вас бы сопроводили в безопасное и в целом комфортное место. А я выкрутился бы. Не первый раз так влипаю, -  Мэй договорил и тихонько вздохнул: если так подумать, то вот именно его горбатому везению они все и обязаны тем, что нарвались на Хээттета. Не будь их перевозчиком капитан Льет - ничего бы и не было, кого-то с республиканскими сигнатурами адвозжек трогать бы откровенно побоялся. -  Но обсудить все это и правда стоит. А еда… я уже вроде как и поел. Кац, перед тем, как начать скандалить, решил меня усмирить при помощи бутерброда. 

Подписывая мирного разумного - пусть бывшего военного, но тогда-то они об этом не знали, да и если б знали - что бы по сути это изменило? сейчас-то он мирный… - на дело не просто небезопасное, а еще и противозаконное, они рисковали не только собой, но и им, и его имуществом, и… нет, и оправдываться тем, что они вчера слишком уж устали, откровенно не стоило. Безалаберность могла бы вот прямо сейчас выйти им огого как боком - им всем, собравшимся на этом маленьком и уютном кораблике. Эта поездка, такая мирная и… какая-то даже домашняя, была самым опасным из всего, что происходило до сих пор в жизни Раднари - но этот вот факт упорно вылетал у нее из головы. Слишком уж было все… да, уютно. Уютно, сказочно и хорошо.

- Скажи, а... - внезапно, стесняясь, спросила она, резко перескочив мыслями на совсем другую тему. - А что это за… куколки?

- Это сувениры. Маленькие куколки с качающимися головами и подвижными руками. Их делают на Набу, одевая в копии нарядов набуанских королев. Там среди аристократов в моде очень сложные прически и красивые, многослойные одежды… впрочем, ты и сама можешь посмотреть на них. Только откопаем в трюме ящик с этим добром - и он весь твой. Выбирай, что понравится, я их с собой таскаю уже давненько, - Мэй напряг память, пытаясь вспомнить, где и когда он обзавелся этим, таким удобным для декларирования грузом, но потерпел неудачу. Куколки в своих стазисных капсулах, казалось, болтались в грузовом отсеке “Безмятежности” столько, сколько сам Мэй был на ее борту. - Так давно, что и не упомню уже, зачем они мне были изначально. Но что-то мы несколько заболтались, тебе не кажется? Давай, наверное, двигаться к консолям, а потом и дальше, в медотсек или еще куда-то? Я могу тебя понести, если хочешь? Ну, или отпустить, и пойдешь сама?

- Да я сама дойду, что ты, - засмеялась Раднари, обернулась, думая только о куколках… и только тут, стремительно становясь снова серьезной, вспомнила, о чем же она хотела, собственно, сказать в первую очередь. Над консолью, молча и страшно, на повторе, закольцованная, крутилась та самая запись - как призрачная фигура идет к стыковочному шлюзу, пытается его открыть - и падает. Раднари высвободилась из таких теплых и уютных объятий капитана и, неосознанно хмурясь, подошла ближе к консоли. “Лунатизм, нет? Похоже и нет. Странные движения, очень странные, так, будто… кто-то есть с ним там рядом. Будто кто-то его вот сейчас ударил по голове, но крови нет… Может быть, запись испорчена?.. Но если бы капитан был тогда ранен, уж точно Кац бы не подозревал его в попытке самоубийства… да и кто бы мог здесь, на его корабле оказаться вот так вот, незамеченным, да еще и записи с камер исправить…” - Мэй, - тихо сказала она, не отводя взгляда от записи, - вот эту часть вашего разговора я слышала хорошо. И… хоть ты и не спрашивал моего мнения и… я сейчас лезу в твою жизнь без спроса - мне очень, очень это не нравится. А после того, как… я сейчас это увидела - мне это не нравится еще больше.

- Хех… знала бы ты, насколько это все не нравится мне… - Мэй проследил взглядом за тем, куда смотрела, а потом и направилась девочка, медленно поднялся и вразвалочку приковылял к демонстрирующей его сновидческие похождения консоли. - Но чего-то определенного по этому поводу, я, увы, сказать пока не могу. Для меня эта запись тоже, скажем так, новость. И если сложить все, что я уже как-то знаю по этому поводу, то новость не очень радостная.

“Странный паттерн движения. Очень странный. Так, словно я куда-то иду, а потом получаю в голову и ходить больше не могу. Интересное дело… Хм-м, есть мысль, но надо будет подумать ее тщательнее. И, если соберусь-таки с духом, то попросить кого-то меня проконтролировать, что ли. Плюс, точно проводить этот следственный эксперимент вдали от шлюзов и прочих потенциально опасных мест.”

Он проследил еще раз за тем, как его собственный призрачный двойник ползет и падает, а потом с тихим вздохом выключил “веселые” картинки.

- Ну, в любом случае прямо сейчас с этим проблем нет, а вот что дальше делать и что это вообще такое - мне надо бы подумать. Полагаю, что корни этого вот… явления, лежат в моем прошлом, в той его части, информацию о которой получить не так-то и просто. Сейчас же могу лишь сказать, что то, о чем говорил Кац в этой связи - ну, про… девушку… и прочее такое… суициды вот всякие... не имеет ни малейшего отношения к этой записи. Он просто приписал неверное следствие неверной причине, - Мэй плюхнулся за консоль и в три нажатия вывел на нее поточный курс. Коррекция требовалась минимальная, так что даже расчетов особых делать было не нужно. Поэтому он ввел данные из уже сформированного списка и, откинувшись назад, посмотрел на нахмуренную девочку. - Не переживай сильно. Это загадочная загадка, но я как-то надеюсь ее разгадать.

- Честно говоря, - Раднари говорила медленно и осторожно, будто шла по тонкому льду. - До просмотра этой записи я думала о варианте посттравматического лунатизма, из-за твоего военного прошлого, да. Я как-то… почему-то не сомневалась, что гипотеза Каца неверна и ты правда ничего не планировал такого, и что… это не было попыткой суицида. Хотя так, может, и спокойнее было бы думать, попытку суицида предотвратить проще... Но эта запись… она правда очень странная. Я бы подумала, что там, с тобой рядом, кто-то есть…но вряд ли Кац не проверял подлинность записи и отсутствие вмешательств.

Она помолчала немного, хмурясь, перебирая слова, тяжелые, как каменные бусы, и бессознательно крутя в руках кайбер, который и стал причиной ее застревания здесь.

- Мне… очень хотелось бы, чтоб ты разобрался. Чтоб…такого больше не было. Никогда не повторялось. Скажи, могу ли я тебе как-то помочь в этом? Я понимаю, что в таких штуках копаться непросто и невесело, но… - она покусала губы: не обидится ли он на нее за такую чрезмерную опеку? имеет ли она право вообще лезть в это?.. - но в итоге сказала честно: - Я очень не хотела бы, чтоб ты в итоге оставил все как есть. И если я могу тут быть тебе как-то полезна - я готова.

Мэй, глядя на очень серьезную рогатую девочку, улыбнулся - а, к хаттам его лицо, и импланты туда же! - и, тихонько фыркнув, покачал головой.

- Нет, само собой, что ПТСР, как и у всех приличных военнослужащих, умудрившихся как-то да выжить в Великой Галактической, у меня был записан в анамнезе. Но, если вдуматься, то мое, как ты говоришь, “военное прошлое” вряд ли хранит в себе что-то такое, что могло бы вызвать кошмары и лунатизм. Военно-полевые хирурги все поголовно очень крепкие по части психики ребята, другие там не выживают. А я был вполне обычным представителем этого славного племени, да еще и с психиатрической допспециализацией. Что обеспечивало мне регулярные супервизии и проверки моей устойчивости. И я их так же регулярно проходил, причем по-честному. Так что когда я говорю о прошлом, то имею в виду то, что меня сделало… таким, - он для пущей выразительности ткнул себя в щеку, показывая, что же именно кроется под этим расплывчатым определением. - А это к войне… ну, какое-то отношение, наверное, имело, но очень опосредованное. Самое печальное, что если этот вот “подарочек” из тех времен, то концы найти будет очень сложно. Я сам из девяти месяцев, что был в нетях, ничего вообще не помню, а официальные данные о том случае… ну, скажем так, их или уже нет, или они похоронены так глубоко, что раскопать их я вряд ли смогу. Военные не сильно любят, когда в их грязном белье роются посторонние.

Он рефлекторно отщипнул крошку от бутерброда и закинул ее в рот. Прожевал, пытаясь как-то сформулировать все то, что вертелось в голове и продолжил:

- Как я уже сказал - и повторюсь еще раз - я подумаю над всем этим. Но может статься так, что решение проблемы будет лежать изрядно вне моих возможностей и компетенций. Которые не то, чтобы обширны, но что-то да есть. А помочь… ну, разве что если ты суровый и тайный слайсер - тогда мы с тобой на пару могли бы обчистить несколько армейских баз. Однако, говоря откровенно, даже будь ты слайсером - я не стал бы тебя в это втягивать. Потому что это противозаконно и опасно. Но вот… если говорить о помощи с твоей стороны, то небезразличие - это уже значительная помощь. Спасибо тебе за это, Раднари.

Мэй в задумчивости забарабанил пальцами по своим губам-пельменям: очень хотелось сесть в тишине и одиночестве, взять деку с парой сортировочных утилит и растолкать все те отрывочные факты, которые у него были по части собственного состояния и прошлого, по сетке категорий. Но на повестке дня сейчас были вопросы куда как более насущные и неотложные, чем его лунатизм и бессонница. В конце концов - у капитана Рейнхардта на поиски ответов будет уйма времени. Позже. А сейчас мысли его дрейфовали бесцельно, не собираясь ни во что путное и стройное, следуя за прихотливой игрой света в крупном кристалле, который сжимала в своей ладошке Раднари…

- Ой… что-то я уже задумался, извини. Эта вот штука у тебя в руках так свет отражает, что я почти впал в транс. А что это такое, кстати? Красивая вещичка, и вы друг другу, кажется, подходите.

Раднари слушала Мэя, и тысячи вопросов крутились у нее на языке - от самых невинных до откровенно, чрезмерно личных. Девять месяцев беспамятства. После которых потребовалось такое глобальное имплантирование. События, которые имеют отношение к военным, и у военных есть ответы, но нет ответов у самого фигуранта событий. И чтобы найти ответ на вопросы, касающиеся непосредственно его, ему нужен слайсер и нужно идти на незаконные действия... Что же такое могло с ним случиться? Проваленная операция? Какая-то подпольная клиника, в которой ставят эксперименты? Рабство?.. “Разумный имеет право знать, что с ним случилось, хотя бы относительно самого себя, - возмущенно думала Раднари. - Надо будет спросить мастера Аэлару… ведь не может же быть так, чтоб у нее не было знакомого слайсера… только вначале спросить Мэя, не будет ли он против, если я спрошу мастера Аэлару… ох, это ей придется объяснять, как я…”

...и в этот момент вопрос Мэя вернул ее из далей разговоров, которые еще не случились, в настоящий момент.

- Штука?.. - Раднари, все еще вся в своих мыслях, растерянно опустила взгляд на свои руки - и тихо ойкнула. - Ой, это… это кайбер, и он... твой, не мой, я... его просто… ну, услышала, случайно, и… да, он очень… способствует…

Выпалив этот бессвязный набор слов, она чувствовала, как было остывшие уши и щеки у нее вспыхивают пуще прежнего. Ведь это выглядело так, будто она… она залезла в чужие вещи, и попыталась… ох. Но, несмотря на горящее лицо, она не отвела взгляда. Она виновата - но ведь она и не виновата тоже. Получилось некрасиво и неловко, но… она сейчас все объяснит! Будем надеяться, что Мэй не обидится...

- Мэй, прости… прости меня, пожалуйста, - она протянула кайбер, почти всовывая сияющий камешек ему в руку. - Это… твоя вещь. Я не должна была его брать, но я...задумалась, увлеклась, а потом… - она замялась, а потом медленно выговорила, осознавая, что рассказывает что-то ужасно личное. - Понимаешь, они говорят. Не голосом, конечно. Просто такие… волны в Силе. Можно их услышать. У меня раньше не получалось, а тут вдруг… как будто… песня без слов. Будто сознание тянется к твоему. Не знаю, как объяснить, - она потупилась - но снова, очень виновато, посмотрела ему в глаза. - Я не… хотела делать вид, что это мое. И… надеюсь, ты не очень обиделся.

Мэй озадаченно посмотрел на то, что Раднари называла “кайбером” - в его мире это был просто большой приятного вида голубоватый кристалл, который казался каким-то... теплым. Откуда он был у самого Мэя, тот прямо сейчас вспомнить бы не смог.

Он предполагал, что девочка в своих странствиях по кораблю наткнулась на его “шкатулочку” - здоровенный сундук, наполненный разного рода красивыми камушками и кристаллами, которые Мэй собирал в своих странствиях. Что-то покупал, что-то выменивал, что-то находил. А что-то ему дарили порой - в уплату за какую-то мелкую услугу. Этот вот экземпляр вроде бы был из последней категории, но чего-то более конкретного его опешивший владелец припомнить толком не мог. А раз так…

- Да, я-таки был прав! - он мягко, но настойчиво обернул пальцы Раднари вокруг ее благоприобретенного сокровища и сжал свою ладонь поверх ее руки. - Вы с ним действительно друг другу подходите. И с моей стороны было бы просто кощунством разлучать вас, раз вы нашли друг друга во всех этих треволнениях. Более того, я не могу сказать, что это прямо таки моя-моя вещь - у меня ощущение, что мне его подарили. Просто так или за какое-то дело, но нельзя сказать, чтобы важное для меня. Так что он отправился в мою сокровищницу, где счастливо лежал себе, дожидаясь, когда ты его найдешь. Как там у вас говорят? Сила направляет? Ну вот, полагаю, что это как раз ваш с ним случай, да, - Мэй, склонив голову, посмотрел на скульптурную композицию “кающийся падаван и его добыча” и тихонько хрюкнул. С его точки зрения ситуация не стоила выеденного яйца, и никакого криминала в действиях привлеченной чем-то к симпатичному кристаллу девочки он не видел. А маленькая забрачка выглядела одновременно премило и уморительно  в своем ненаигранном покаянии. - Живите дружно, уважаемый кристалл и уважаемая Раднари, и пусть ничто вас не разлучит!

Он совершенно некуртуазным образом в два укуса и два глотка расправился со своей едой и кафом и, тихонько выдохнув - пусть еда пойдет в “то горло”, пожалуйста! - поставил локти на консоль и подпер кулаками щеки, наблюдая за своей гостьей.

Раднари смотрела на Мэя широко распахнутыми, совершенно счастливыми и неверящими глазами - не в силах ни уговаривать, ни извиняться, ни настаивать на своем… ни даже нормально, правильно, по-хорошему сказать "спасибо". Она была готова, что придется просить мастера Аэлару выкупить этот кристалл - и уговаривать Мэя этот кристалл продать. Кайберы стоят дорого, кайберы на черном рынке ценятся высоко, и вот так вот запросто подарить его незнакомой девочке, которая его где-то у тебя нашла… кем же для этого надо быть? Она спросила себя - и самой же себе ответила: очень хорошим человеком. Хорошим, добрым и бескорыстным. Таким, как капитан.

- Это кристалл уже обработан, он правильной формы, - тихо и торжественно, нараспев, произнесла Раднари, глядя ему в глаза и крепче сжимая свой подарок. - Он был в чьем-то мече, потом хозяин меча погиб, а меч был продан… столько раз, что и кристаллу не запомнить. Об этом можно было бы написать книгу приключений, да кайберы писать не умеют. Потом меча… не стало, а кристалл крали, прятали, передавали из рук в руки, продавали, перепродавали, забыв о его настоящей стоимости… пока он не попал к тебе. На него смотрели, как на предмет хвастовства хозяина. Потом - просто как на красивую блестяшку. А быть нужным кому-то вот так для кайбера - хуже, чем быть ненужным вовсе… - она тихонько вздохнула и, виновато улыбаясь, покачала головой. - Нет, я все придумала. Все, кроме того, что это правда кайбер из чьего-то меча. А джедаи… почти никогда не расстаются со своими мечами, если живы и не в плену.

История, которую рассказывала ему сейчас свежеодаренная “кайбером” девочка, была по-своему красивой. Из нее, при должной огранке, наверное мог бы выйти целый приключенческий роман, а то и несколько. И даже грустное окончание не могло испортить этого вот впечатления открывшейся в огромный мир чужой сказки двери. Мэй вслушивался в слова, в интонации, и воображение рисовало ему обрывочные картинки, раскрывающие отдельные моменты того, о чем говорила Раднари. Да, юный падаван однозначно сполна отплатил за полученную вещь - хорошие истории Мэй ценил порой гораздо больше материальных ценностей и денег.

Раднари опустила глаза на свой - свой! по-настоящему! - кайбер - и порывисто и крепко обняла Мэя за шею.

- Спасибо, спасибо, спасибо тебе. Это…просто… просто… просто потрясающий подарок. Я поставлю его в свой меч и…

И тут у нее возникла идея. Нет, не так - ИДЕЯ.
Не выпуская из рук кайбера, она потянула за шнурок кожаный мешочек, висящий у нее на шее. Там, в мешочке, хранилось ее сокровище, ее маленький кусочек Тайтона - небольшой, обкатанный волнами ручья камушек, зеленый и с золотыми прожилками, просверками, проблесками. Она вытащила его из мешочка и, не заколебавшись ни на секунду, протянула Мэю на открытой ладони.

- Это вот… тебе, - тихо сказала она. - Это не… в обмен, это... просто так. Подарок. Когда я его нашла, он лежал в тайтонском ручье, под водой, и сверкал на солнце, как будто настоящая драгоценность. Вода вокруг бурлила и пела, и в брызгах стояла радуга, и я тогда… - она невольно фыркнула. - Я тогда упала в воду, два раза целиком и один раз чуть-чуть, не до конца. Но он похож на Тайтон летом, зеленый и золотой, и если он будет у тебя - у тебя как будто всегда будет с собой маленький кусочек Тайтона. Возьми его себе, пожалуйста. Пусть он будет… у тебя.

И снова история. Картинка, будто бы нарисованная акварельными красками на шероховатой бумаге. Голографический слепок полного погружения - и вокруг Мэя, когда девочка говорила обо всем этом, действительно бурлила и пела та самая вода, и это не Раднари - это он сам оскальзывался на камнях, падая в водную пену и пытаясь, пытаясь, пытаясь дотянуться до сияющей части неведомого чуда, которое он случайно заприметил в течении неизвестной реки. Отказаться от такого подарка?.. Нет, этого точно делать не стоило - причин тому была тысяча и одна, и Мэй не выбирал среди них, и не пытался придумать, как отказаться от такого щедрого дара - просто потому, что не видел причин отказываться.

- Спасибо, - он медленно, словно во сне или под водой, взял протянутый ему камешек и всмотрелся в смеющееся золото его вкраплений. - Большое тебе спасибо за него. Я устрою его на хорошее место, вон, там, на пилотской консоли. У меня там небольшая кучка тех камней, которые я люблю особенно, и с каждым из них связана какая-то история. Вот, ему там будет самое место.

Сказано - сделано. Осторожно высвободившись, Мэй протопал к указанному им самим месту и торжественно водрузил камешек между двумя другими - серым окатышем с его первой сброски, который пережил всю последующую турбулентность его жизни, тихо лежа в камере хранения, и розовой, похожей на воду, окрашенную кровью, друзой кристаллов, которую Мэй нашел на госпитальной луне, незадолго перед тем, как луны не стало. Аурек и теш его “взрослой” прошлой жизни. Почему-то Мэю показалось правильным оставить между ними кусочек далекого Тайтона, отделить им одно от другого. Он мог бы долго простоять вот так, глядя на эти камушки и не думая ни о чем, но тут его любящий организм напомнил о себе. Нет, не стоило все же есть так быстро…

Мэй, сохраняя внутреннее спокойствие и внешнюю отечность, повернулся к Раднари и показал той, что вот, смотри - твой подарок занял подобающее ему место. И добавил негромко, стараясь не особо резко говорить и кивать головой:

- Ну что, я тут со всем вроде бы закончил. Если ты готова, то предлагаю двинуться по маршруту “камбуз - медотсек”. Но если в тебе есть желание еще немного порыться в том сундуке с камушками - ну вдруг что-то еще приглянется, - то я могу составить тебе компанию, правда, не очень надолго. Что скажешь?

Нет, в идее “порыться в сундуке с камушками” было что-то… будем честны, более чем привлекательное. Но останавливала Раднари тут даже не простая мысль “пора и честь знать” - а внешний вид капитана. Вот как ни крути, а… все-таки ему совсем, совсем вот пора было пойти в медблок и заняться собой. “Мальчишки...” - “по-взрослому” вздохнула Раднари про себя, почему-то испытывая глубочайшую нежность от этой мысли. Капитан сейчас ужасно напомнил ей ее школьного друга, Лорри, даром что разницы в возрасте у них было… ну, раза в два, так точно было! - “Вечно они так. Им и надо, вот совсем бы надо к меддроиду, но нет - будут до последнего скакать на сломанной ноге, да еще и пытаться у тебя тяжелые вещи отобрать, тыжедевочка. А сказать прямо им - обидятся, вроде как против гордости им это все”.

- Давай ты - прямо в медотсек, а? - как могла, мягко предложила она. - Скажи, что надо на камбузе сделать, я сделаю все, обещаю.

Она помолчала секунду, потом подумала, что стоит все-таки спросить, и лучше бы прямо сейчас - потому что потом она встретится с мастером Аэларой, и если ляпнет что-то, чего говорить категорически нельзя… будет очень плохо. Некрасиво, нехорошо, да и просто… просто плохо, да.

- Скажи, а вот… насчет этой записи… можно, я спрошу мастера Аэлару? Может, она как-то… сможет тебе что-то подсказать?

Бутерброд нещадно мстил своему пожирателю, пытаясь вернуться назад тем же путем, которым он внутрь оного попал. Так что Мэй изо всех сил пытался сохранить лицо и концентрацию, отчетливо и с ужасом понимая, что надолго его не хватит. Потому предложению Раднари капитан обрадовался изрядно: ну не при юной же леди скрываться в уборной! А так у него оставалась вполне приемлемая возможность сохранить лицо и не утомить отзывчивую девочку безмолвным и бесполезным по сути сидением у его “гроба”. Кроме того…

“Хаттская отцематерь! Хорошо, что вспомнил! А то пришлось бы придумывать что-то, что объяснило бы поломанные носилки. И что-то мне кажется, что в версию “занимались армрестлингом, капитан и носилки проиграли с разгромным счетом” рогатик не поверила бы. А на иную я ныне не способен…”

- Да я не то, чтобы вот что-то такое хотел сделать важное. То есть… да, время уже к ужину, но я просто хотел тебе кое-что показать и попросить отнести мастеру Аэларе чашку кафа с печеньем. Но раз так… как бы… то есть… ну, до того, как я узнал о существовании этой записи, вышло так, что я попросил мастера Аэлару помочь мне… ну, проконсультировать по вопросу, связанному с моими кошмарами. Так что не вижу ничего дурного в том, что ее спросишь ты. Единственное - у меня есть деловое предложение. И состоит оно в том, чтобы собраться всем в кают-компании и обсудить все наболевшие вопросы без искажений при передаче информации из рук в руки, - Мэй осторожно поднялся, стараясь не дергаться, не качаться, держаться ровно и держать непокорный бутерброд в себе и в повиновении. Вроде бы пока получалось. - Так что… если тебя не затруднит, не могла бы ты пригласить мастера Аэлару на каф? Ну, и на ужин заодно. А там, в процессе, и посмотрим, и обсудим. Я же постараюсь управиться со всем как можно быстрее. Честное капитанское!

Отредактировано Hero of Tython (2018-09-06 12:37:14)

“Балет и керамика… Эх, ну и болван же ты, братец! Такую хорошую в перспективе пятидневку запорол. Мог бы быть, как полноценный, как человек. А вместо этого будешь как всегда - с балетом, бульоном и керамикой. Ладно, кончай созерцание лунной поверхности, бери руки в ноги, воду в руки - умойся, после прощания с бутербродом тебе это точно не помешает, и вали во свой высокотехнологичный гроб полагаться. Время в данном случае даже не деньги, а вот точность - будет вежливостью не только Короля.”

Вспомнив свое давешнее прозвище, Мэй внутренне поморщился. Внешнего отражения это движение души не нашло - слишком уж сильным был отек, сводивший на нет даже те мимические проявления, которые были доступны нынче его лицу. Носом нажал на плунжер, выдавил на подставленные черпачком руки большую каплю воды и с силой впечатал ее в свое лицо. Когда соник не для тебя, чистящие жидкости не для тебя, и вода не для тебя, но чуть меньше, чем все остальное… да, вот это как раз его случай.

Тепловатая жидкость потекла вниз, по прикрытым векам, по носу, по губам. Мэй на мгновение отвлекся от внешнего мира, замер, прошитый чем-то, удивительно похожим на узнавание. Теплая влага на губах, теплая влага на шее… Память поначалу не давала ничего четкого, никакой картинки, а чуть позже…

“Вот так так. Вот так так. Интересные дела творятся во снах. Очень интересные и, я бы сказал, позитивные. Что ж, эта немаленькая тайна навсегда останется при мне. И хранить я ее буду, по аборигенному выражению гунганов, глубоко в своем желудке. Я ничего не видел, я ничего не помню, но теперь, похоже, знаю, что кто-то намного живее, чем кажется. И это хо-ро-шо. Нет, не точно - это просто великолепно!”

Внутреннее раздражение ушло, словно смытое этими мыслями и теплой водой, уступив место какой-то совершенно беззащитной радостной нежности. Мэй, постояв немного с дурацкой улыбкой на внутреннем лице, выбрался из уборной, предварительно натянув обратно свою драконовую пижаму - надо привыкать, что он не сам, надо стараться избегать случаев, подобных утреннему. Пусть все и закончилось просто замечательно, но правил приличия никто полностью не отменял. Так что хватит надеяться на удачу и пытаться вести себя с привычным раздолбайским безразличием ко внешним обстоятельствам. Выбрался из мест уединения - будь добр одеться. Хотя бы в пижаму.

Мыслей было так много, и они были такими разноплановыми и отвлекающими от происходившего в реальности, что Мэй даже не заметил того, когда над ним защелкнулась крышка регенератора и начался до дрожи нелюбимый им процесс заполнения “гроба” бактой. Обычно он инстинктивно задерживал дыхание - в нос введены дыхательные трубки, не задохнешься! - и закрывал глаза, стараясь думать о чем угодно, кроме того, что над ним сейчас толстый слой кроваво-красного желе, под ним - такой же слой, и что если что-то пойдет не так, то… Сейчас же ничего из привычной панической рутины не было - мысли Мэя вертелись вокруг таможенников, он пытался выцепить из памяти хоть что-то, что указывало бы на то, что Хээттета кроет кто-то из вышестоящих чинов. Память такого рода факты предоставлять отказывалась, чутье тоже утверждало, что адвозжек работает сам по себе. Но чутье и память - слишком ненадежные источники обоснований для действий.

“Надо бы немного подсуетиться, когда доберемся-таки до станции. Например, прикупить заготовки под “чистые” сигнатуры. Попутно потереться, насколько хватит времени, между народа, послушать сплетни. Хм, а это мысль! Это просто замечательная мысль! Кажется, я знаю место, где я могу получить все сразу за вычетом сигнатур и еще кое-что очень милое впридачу. Отлично, тогда если девушки решат-таки сходить на рынок - я тоже, пожалуй, пройдусь. Освежу старые контакты. Надеюсь только, что эти самые контакты меня не затерроризируют до плоскостного состояния.”

Дальше мысли Мэя перескочили с прогностических оценок последствий встречи с женой начальника станции и ее подругами на прогностические же оценки рисков и продумывание драфтовых действий в случае, если все пойдет по самому плохому сценарию. По всему выходило, что в самом паршивом раскладе его гостьям придется добираться до места под чутким руководством Каца. А ему - придется поближе познакомиться с гостеприимными имперскими тюремными камерами. Знакомство, по понятным причинам, долгим не будет, но тут уж увы, физиология обяжет. В свете некоторых новообразовавшихся желаний до подобного финала Мэй этот свой рейс предпочел бы не доводить, посему особо заостряться на самой плохой концовке он не стал. Продумал скелетный план действий на подобный случай и снова переключился. На сей раз на меню ужина…

“Ек-макарек! Вот это я дал джиззу! Вот это задумался так задумался!” - ноги в штанины пижамы после бакты и очистителя лезли с трудом. Влажный ворс так и норовил прилипнуть к коже, но Мэй все-таки всунулся в своего “дракона”, досадливо подумав о том, что мысль о том, чтобы переодеться во что-то менее домашнее и более приличное умирает, не успев толком оформиться. Задумавшись, он провел в регенераторе в три раза больше времени, чем планировал. Так что на приведение себя в порядок у него было минут пять, которые он и потратил на то, чтобы отчиститься от остатков бакты и как-то оценить результат процедур. Анализ крови показал, что все вернулось в норму, короткий взгляд в маленькое зеркало в уборной убедил, что с лицом тоже все нормально, а краткая инспекция кожных покровов, проведенная Мэем  в процессе работы очистителя, заставила его с некоторым огорчением понять, что регенератор от работы не отлынивал - следов хорошо проведенного дня не осталось вовсе. Ни на синтекоже, ни на коже настоящей.

“Охохо, надеюсь, что я не напрочь опоздал, и что не заставляю их ждать. Так, ладно, за консолью с аналитикой и логами сгоняю потом - сейчас в приоритете каф и ужин!”

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-09-11 15:24:41)

Совместно с маленькими, но очень апасными рошками

Аэлара так задумалась - сама уже не понимая, о чем именно - что даже не отследила, когда закрыла вкладку, когда привычно вышла из базы, вычистив все следы, когда запустила на экране датапада дурацкий скринсейвер с крутящимися лунными шарами. Она сидела, смотрела перед собой невидящими глазами - и это было непохоже ни на медитацию, ни на сон наяву. Она не думала о чем-то конкретном, мысли плыли и исчезали, и появлялись снова. И она не могла сказать точно, признаком чего это является. Раньше она решила бы, что большой усталости. Но сейчас…

Поэтому голос, доносящийся из-за приоткрытой двери, Аэлара услышала не сразу. А когда услышала - встряхнулась и отложила датапад в сторону, не выключая (по экрану по-прежнему плыли, поворачиваясь вокруг своей оси, серебряные шары). Она спустила босые ноги с постели, с  удовольствием ощущая мягкость ковра. Хорошо, что кто-то пришел. Находиться и дальше в этом подобии (а уж скорее - пародии на) медитации было не очень хорошо. И еще хорошо, что это все-таки была Раднари - иначе… Она улыбнулась про себя.

- Нет, не сплю, конечно, - договаривала она, уже открывая дверь. - Спасибо. Проходи - и давай по порядку, хорошо? Кто, кому, что и когда. Иначе я, признаться, запуталась.

Аэлара забрала из рук девочки чашку с горячим кафом - нет, за это она точно была искренне благодарна. Тепло сперва согрело пальцы, потом чуть обожгло, постепенно возвращая ощущение реальности. Она прошла в каюту, кивком головы указала девочке на диван. Да, забраться обратно в гнездо кровати ей хотелось очень сильно, но вот подавать плохой пример - не очень.

- И да, ты голодная? - спросила она, присаживаясь на краешек дивана и все еще согревая пальцы о края чашки.

- Не оче… ужасно, - честно созналась Раднари, садясь рядом - и с трудом удерживаясь от того, чтоб залезть на диван с ногами. Диван был уютный и мягкий, в самой каюте было тоже уютно, тепло и как-то так… так… что ужасно-ужасно хотелось свернуться клубком. - Но Мэй, то есть капитан, обещал сообразить ужин… скоро. Не знаю, когда. Когда из медблока выйдет. А ты?

Кайбер буквально жег ей ладони, так что Раднари, поерзав, будто в штаны ей насыпали целую пригоршню крошек, решила начать с конца - и протянула его мастеру на открытой ладони.

- Вот...вот. Он меня… позвал, когда я была в рубке, в смысле, кайбер позвал, и вот… капитан увидел, что он у меня в руках, и сказал, что подарит меня ему, в смысле, его мне. Он сказал, что этот камень достался ему случайно, и раз мне он нравится, я могу себе его забрать. Что это подарок. Вот. А это ведь настоящий кайбер, как в мечах, и старый…

Раднари замолкла, не зная, что еще сказать. Сейчас, когда первый прилив восторженной, сметающей все на своем пути радости отхлынул, включилась жестокая логика - и совесть. Световые мечи на черном рынке стоили дорого, не меньше стоил и кайбер - обработанный, готовый к тому, чтоб вставить его в новый меч… или в какое-то другое оружие. На деньги, вырученные от продажи этого кристалла, экипаж этого кораблика мог бы спокойно прожить не один месяц - или как минимум переоборудовать здесь все, что нуждалось в переоборудовании. А то и купить кораблик новый.

Но другой кусок совести говорил о том, что отдавать деньги за подарок от чистого сердца… это только оскорбит доброго капитана. Так нельзя, потому что нельзя.

- Я понимаю, - виновато сказала Раднари. - Нельзя было, чтоб было видно, что меня он так… зацепил, но… я сама не знаю, как он оказался у меня в руках. Это правда, честно… И… если ему заплатить за этот кайбер, он ужасно обидится. Я точно это знаю.

Сияющий бело-голубоватый кристалл лежал на ладони девочки и молчал. Аэлара никогда не слышала, как поют или говорят настоящие кайберы, рожденные в илумских сверкающих пещерах, с теми, кого выбирают. Ее собственные голубые кристаллы всегда молчали. Те, цвета закатной крови, искусственно созданные специально для нее, глухо гудели на одной ноте - и только. И сейчас она думала не о зове Силы - а о том, что кайберы на черном рынке стоили безумных, бешеных денег. И что отдать кристалл - особенно когда джедай обозначил его ценность для себя - мог только полный идиот. Или человек, который чего-то хочет… но сейчас выстраивать эти комбинации не было времени - и не имело смысла.

Аэлара сощурилась и подняла глаза на девочку, напряженно ждущую ее ответа.

- Да, нельзя было… - задумчиво проговорила она. Каф дымился и пах горечью и чуть-чуть корицей. - Знаешь, есть культуры -  вам, вероятно, рассказывали об этом в общем курсе об обычаях разумных рас, а если нет, то еще расскажут - в которых принято дарить гостю любую понравившуюся ему вещь, что бы это ни было и какую бы стоимость не имело. И об этом рассказывают не просто так. Для обычного человека в этом не было бы ничего такого, но мы - не просто мы, мы - Орден, и Орден - это мы. Если кто-то из нас кому-то чем-то обязан, то обязан и Орден. А дорогие подарки - ты же догадываешься о стоимости обработанного кайбера? - это обязанность. Понимаешь? Но есть и хорошая новость… Ах да, еда.

Она поднялась, поставила чашку на низкий столик и, сделав несколько мягких, кошачьих шагов, нырнула в укрытие кровати. Протянула правую руку, подняла занавеси левой рукой - и поднос проплыл по комнате, опускаясь на диван. Она вернулась на свое место, устроилась, закинув ногу на ногу, наконец-то отхлебнула каф.

- Очень вкусно, спасибо, - Аэлара чуть улыбнулась, глядя на нахохлившуюся, как встрепанный птенец оро-птицы, девочку. - Вот, ешь, не стесняйся. Так вот. Мы - это Орден, а Орден - это мы, и в этом и состоит хорошая новость. Я вполне допускаю, что Мэ… капитан сделал тебе этот подарок от чистого сердца. Но оставлять это так… Этот кристалл когда-то принадлежал джедаю - а тому, кто возвращает Ордену его законную собственность, положено вознаграждение. Ты же слышала о таком? Голокроны, мечи, кайберы… особенно после Разрушения. Как ты думаешь, соблюдение процедуры, установленной для таких случаев, никого не обидит?

“И наконец-то тратить деньги будет Орден, а не Анклав, - не без удовольствия подумала она. - Совершенно законно и по всей форме.”

Раднари буквально засветилась от радости, с обожанием в широко распахнутых глазах глядя на мастера Аэлару. У нее было ощущение, что с сердца у нее рухнул камень размером не меньше тайтонской горы. Захлопать в ладоши ей помешал только кайбер, по-прежнему лежащий на ладони - льдистый и теплый одновременно, чуть слышно поющий и, кажется, радующийся вместе с ней. “Ох, я так надеюсь, что мне разрешат его оставить себе. Это, конечно, не камень, который я нашла где-нибудь там, на глухой планете, он мне не снился в снах и все такое, но… он же меня позвал! Только бы это согласились учесть... Я так надеюсь…” - подумала озабоченно она - но решила отложить решение этого вопроса до возвращения домой. На Тайтон.

Поэтому она просто стиснула камень в мигом вспотевшей ладони, прижала его к груди и восхищенно выдохнула:

- Нет, я не слышала… Ох, какая же отличная идея! Нет, мне кажется, это никого не обидит и будет… ох, нет, это просто великолепно!

На ее шее по-прежнему висел - теперь пустой - мешочек, в котором раньше хранился камешек с Тайтона. Теперь туда отправился кайбер - и отлично там уместился. Благо, хоть по размеру он и был больше, но, к счастью, мешочек был сшит с запасом.

- Честно говоря, - серьезно добавила она, дотягиваясь до подноса с едой, - если учесть, насколько Республика была несправедлива к капитану, было бы здорово, если бы мы… хотя бы мы были к нему справедливы.

Раднари обрадовалась, и Аэлара улыбнулась - кажется, сейчас получилось разрешить неразрешимое противоречие, перед которым оказалась девочка. Принять дорогой подарок от человека, который вряд ли мог себе это позволить - и не найти в себе сил отказаться, и не знать, как теперь быть. Если бы это был не кайбер - задача бы, конечно, усложнилась. Впрочем, что угодно другое и не имело бы для девочки такой сумасшедшей ценности… Нет, как же хорошо, что все сложилось так, а не иначе.

Она сделала себе мысленную отметку - “разобраться в тонкостях процедуры”, вот этот момент она представляла совсем в общих чертах. В любом другом случае можно было б довести дело до середины - а потом плюнуть, послать к дьяволу орденскую бюрократию и заплатить самой. Нет-нет, не в этот раз. В этот раз поиграть в эти игры определенно стоило.

Каф согревал, и радость, плещущаяся вокруг Раднари теплыми невидимыми волнами, - тоже. Это было хорошо. А потом девочка заговорила снова - и на этот раз от нее плеснуло странной смесью сожаления, грусти и нетерпения.

“Любопытно.”

Аэлара не стала ничего предполагать, не стала пытаться догадаться, что девочка имеет в виду, и выстроить, откуда она могла бы получить информацию, которой хотела сейчас поделиться. Она медленно сделала еще один глоток кафа и спросила:

- Республика? Что ты имеешь в виду?

В ее голосе звучал встревоженный интерес.

Раднари быстро-быстро прожевала откушенный кусок, мотнув головой так, что это равно могло означать “да”, “нет” и “сейчас расскажу” - а по сути означало именно это последнее.

- Ну, капитан - военный, то есть бывший военный медик... военно-полевая медицинская служба, военный хирург, - она говорила, а в голове у нее невольно звучал скрипучий голос Каца, и его интонации невольно меняли и ее речь, делая неуловимо похожей на голос старого дроида. - После двенадцати лет… безупречной службы, с присвоением наград… списан. Без компенсаций, без сохранения званий, с пометкой “погиб при исполнении”. Сейчас он… не гражданин Республики, он… приписан к какой-то станции… А...Адамас-2, кажется, так, я даже не знаю, где это.

Раднари пожала плечами, глядя в пол, и глаза у нее были раскрыты широко-широко и смотрели в никуда, не видя ничего вокруг: она старалась вспомнить сказанное ей как можно более точно.

- Он сейчас не может в Республике ничего… даже находиться на любой из планет дольше трех дней, - Раднари крепко сжала кулаки, даже не заметив, что в одном из них погиб оставшийся кусок бутерброда, и наконец подняла глаза, глядя прямо на мастера Аэлару. - Я думаю… это случилось тогда, когда он стал… - она сбилась, потом продолжила: - Когда он был искалечен. Он говорил что-то про девять месяцев, про… грязное белье военных, - она медленно покачала головой. - Я не знаю, что это может значить. Какая-то спецоперация? Но неужели нельзя было как-то… как-то… Нельзя же бросать живого человека вот так вот, - тихо договорила она, стихая и опуская глаза.

Щелк.

Щелк.

Щелк.

Детали одна за одной складывались в картинку - не факт, что верную, но другой пока не было. Девочка рассказывала, путаясь, сбиваясь и нервничая, обо всем, что узнала - все-таки от кого? судя по формулировкам, от корабельного дроида? - Аэлара слушала, медленно поворачивая чашку между ладонями. И, кажется, она начинала понимать. Одно к другому, другое - к третьему. Она мысленно складывала все факты, будто собирала мозаику из многих кусочков. Синие молнии, небо Дромунд-Кааса - списан с пометкой “погиб при исполнении” - приписан к какой-то станции. Она понимала эту схему - она очень хорошо ее понимала.

Но при всем прочем - Аэлару что-то смущало. Что-то в этой понятной схеме: “участвовал в операции, которая, к примеру, нарушала Корусантское Соглашение - попал в плен - каким-то образом выбрался - Республика не захотела признавать, что…”

Но почему тогда он до сих пор жив?

От мысли о том, что он мог бы быть мертв, ей отчего-то стало не по себе. Но прислушиваться к своим чувствам сейчас она не хотела.

Если это был просто плен - тогда зачем это все? Из плена возвращаются многие. Если это была секретная операция - почему потом не побоялись огласки, почему свидетель не исчез навсегда? Успел уйти? И сейчас эта информация вот так просто дошла до падавана Ордена? Нет, глупо. Очень глупо.

Мысли мелькали в ее голове очень быстро - но выводов она сделать не могла. Информации явно недоставало.

Раднари тем временем расстроенно замолчала. Аэлара отчего-то подумала - “в мои тринадцать мне было б плевать”, и ей стало тоскливо. Она осторожно придержала чашку одной рукой, протянула другую, погладила девочку по плечу - и под ее пальцами оказалась вышивка. Для орденской рубашки это было странно, и она невольно всмотрелась - и улыбнулась, увидев маленькую мартыщерицу. “Интересно, откуда? Или я просто раньше не обращала внимания…”

- Тшшш, - тихо сказала Аэлара. - Не волнуйся так. Ты же сама знаешь, джедаю нужно держать себя в руках. То, что ты рассказываешь, ужасно, и так быть не должно. Но я скажу тебе честно - идет война, и так бывает. Порой Республика вынуждена поступать несправедливо, нет смысла это отрицать… Но здесь… что-то во всем этом не клеится. Что-то не сходится. Кто тебе это рассказал, кстати? KTZ-04?