Стены каюты в последнее время давили на нее — особенно ночью, когда корабль затихал. Стоило начать задремывать, и по металлическим серым стенам расползались трещины, с потолка свешивались лианы, металл покрывался ржавчиной, а в щели струился ядовитый газ. Кира понимала, что это только сон, выверт усталого, измученного мозга. Но рано или поздно она ловила себя на том, что напряженно, потеряв и каплю сна и вздрагивая всем телом, вслушивается в тишину кораблика — как совсем недавно вслушивалась в тишину пещер и развалин Тариса. Она пыталась медитировать, считать прыгающих через палку бант, вспоминать что-нибудь веселое, но все это было бестолку: стоило начать уплывать в сон, как самым-самым краем слуха она слышала тяжелое хриплое дыхание и — долгую, томительную паузу спустя — скрежет когтистой лапы, бьющей по металлу. Она вздрагивала всем телом — и просыпалась с бешено колотящимся сердцем.
Потом она ложилась обратно и долго смотрела в темноту широко открытыми глазами, понимая, что уже не уснет. В эхе, гуляющем по кораблю, чудились шумы и шорохи, крадущиеся шаги. В тенях виделись тени еще более глубокие — выжидающие, уродливые... живые. И горло сдавливало от бессмысленного ужаса при мысли о том, что они здесь вдвоем (дроиды не в счет), до мастера бежать через пол-корабля, и если что — на помощь не успеть, даже крика не услышать...
Потом, сдавшись, она вставала и шла в рубку: стараясь не сглатывать комок, встающий в горле, держа спину прямо... и огромным усилием воли оставив лайтсабер в каюте. Здесь, в гудении приборов, при свете голографической карты галактики, ей становилось легче, страхи уходили, и рано или поздно она засыпала в неудобном кресле. Хорошо, что новых задач пока не было. Или,наоборот, плохо — новое дело, новое место помогли бы ей развеяться.

Кира не знала, догадывается ли мастер о ее ночных бдениях — и спит ли сама. Тени на лице забрачки в последний месяц стали глубже и жестче, превращая ее татуировки в подобие шрамов и делая лицо застывшей усталой маской. Днем говорить о ночных кошмарах было глупо, а спрашивать мастера о таком казалось и вовсе неловко.
Не сговариваясь, они не вспоминали в своих разговорах Тарис. Что угодно, только не Тарис.
Кира неосознанно потерла плечо, как будто давно затянувшаяся и сотню раз проверенная рана могла заболеть снова.

Гиблое, гнилое, мертвое место.
Она не думала раньше, что нечто может произвести на нее настолько... неприятное впечатление.
Она недолюбливала планеты-мегаполисы, вроде Корусанта — с его отравленным воздухом и деревьями в кадках.
Но Тарис все равно был в тысячу раз хуже.
На отравленной почве, под небом цвета гноя, на развалинах заводов, питаясь от гнилой ядовитой воды — что могло выжить здесь?
И зачем только Республика пыталась возродить этот мертвый мир? Тарис умер, умер давно, задолго до своей окончательной смерти.
Кира передернула плечами, будто от озноба, и кинула еще один дротик, не целясь, — но когда тот с жалобным звоном отлетел от стены переборки, она этого даже не заметила.

На этой планете отравлено было все — от воздуха до развалин. Переселенцы кашляли, жаловались на болезни, на слабых детей, на смертность при родах — и это не считая ракгульской чумы, чтоб ее побрали прародители-ситхи. Ну и самих ракгулов, конечно. А еще эпидемии, стихийные бедствия, прорывы на брошенных химических производствах, нападения пиратов и разбойников, имперские диверсии... Но на эти две причины — мастер показывала ей статистику — приходилось в среднем до семидесяти процентов смертей, в зависимости от региона и социального среза.

Кира помнила, как они с мастером, обшаривая местность, наткнулись на оставленный республиканский лагерь.
Хотя...не «оставленный». Скорее «уничтоженный» или «разгромленный». Или вот, например, «опустошенный» — тоже хорошее слово. Выспренное, неопределенное. И совершенно не передающее того, что они увидели.
Между разодранных палаток и валяющегося прямо на земле оружия, между камней и куч костей, между выцветших, изорванных республиканских флагов десятками бродили эти твари — кожистые, неестественно-бледных цветов. Они бессмысленно рылись в мусоре. Дрались между собой. Грызли кости. Перекликались слишком высокими для таких мощных тварей, почти птичьими голосами. Сгорбленные, болезненные, с костяными наростами, где попало растущими сквозь кожу, они были настолько пугающими, отвратительными и вместе с тем — настолько жалкими, что сознание просто отказывалось их воспринимать. Казалось, это галлюцинация или чучело, бред чьего-то воспаленного разума, но точно не живое существо.
Конечно, они быстро заметили двоих, забредших к ним на обед. Зарычали, засвистели возбужденно, бросились наперерез — рваной рысью, скачками, подволакивая кривые лапы. Пришлось остановиться, бросить в кустах потрепанный спидер, привычно встать, прикрывая друг другу спину.
Твари кидались, как безумные, как впавшие в бешенство дикие звери или обезумевшие люди — не разбирая дороги, пихаясь, огрызаясь, походя вцепляясь друг другу в мускулистые плечи... Кто-то — кажется, самки, помельче, — набрасывался на трупы своих убитых сородичей, отрывал огромные куски, глотая их разом, быстро-быстро, с жадностью, давясь, заливая себя и землю темной кровью.
Их было много. Очень, очень много. Позже они находили другие гнезда — но именно это, первое, показалось Кире просто огромным. Твари накатывались волнами, выбирались из углов и проемов времянок, из-под старых плит и из кустов — и, казалось, им не будет конца и края. Они падали десятками, издавая горестные, чудовищно похожие на человеческие, крики, и новые десятки со всех сторон спешили к добыче, перепрыгивая через трупы сородичей. От тошноты, от непривычки к этой дряни — хотя можно ли к ним привыкнуть? — от отвращения Кира потеряла счет времени. Ей казалось, что прошло несколько часов, прежде чем последний ракгул, отброшенный силовой волной, ударился о камень, как мешок с тряпьем, по-детски длинно всхлипнул — и затих.
Кира с трудом выпрямила сведенную спину, оглянулась на уставшего мастера, осмотрелась по сторонам — и тут-то ее наконец вывернуло прямо на истоптанную кровавую землю под ногами.
Она очень смутно запомнила, что было дальше. Кажется, ее оттащили куда-то в сторону, иначе она бы грохнулась на колени прямо там. Потом ее еще долго рвало — сперва скудным завтраком, потом желчью, потом водой, которую она пыталась проглотить, — и мастер придерживала ее за плечи и бережно убирала волосы с лица. Потом она, кажется, пыталась извиниться, оправдываться, хотела встать... но маленькая мастер удержала ее на месте, дала отдышаться и выплакаться, вытерла с лица потеки рвоты, слезы и грязь, и только потом они вместе вернулись в брошенный лагерь. Они надеялись: может быть, здесь сохранилось что-то, что намекнуло бы на судьбу местных жителей? Может быть, остались какие-то памятные предметы, которые можно было бы передать хозяевам или наследникам хозяев? В конце концов, может быть, здесь можно было найти что-то ценное, чтобы отдать другим колонистам, облегчив их непростую жизнь. Здесь-то оно точно никому не понадобится.
Кира бродила по разрухе, перекликаясь с мастером и забыв о своем страхе, вытеснив его куда-то на самый край сознания. Трупы ракгулов, раскиданные по земле, казались более уместными и естественными, чем сами живые твари — будто бы то, чему шевелиться и дышать давно не положено, наконец перестало шевелиться и тяжело, с присвистом и хрипами, дышать. Просто лежит себе чучело, обтянутое серой пергаментной кожей, торчат из него обломки костей. Ненатуральное, гротескное и совершенно не страшное.
И так было до того момента, когда Кира, всерьез увлекшаяся поисками и заметившая что-то любопытное, палкой, не задумавшись, перевернула очередной ракгульский труп. То, что она увидела, заставило ее совершенно не по-джедайски завизжать так, что мастер кинулась к ней, споткнувшись по дороге о корень.
На шее крупного мускулистого самца, перетянутой, как удавкой, прочной цепочкой, висел обыкновенный армейский жетон.

Кира тряхнула головой, встала из кресла, прошлась по рубке туда-обратно, не замечая ничего вокруг. Сегодня воспоминания настойчивее обычного лезли ей в голову — кусками, фразами, картинками, целыми сюжетами. Она читала, что таким образом мозг избавляется от травмирующих воспоминаний. Хорошо бы он уже избавился от них... как-нибудь окончательно. Чтоб перестать раз за разом переживать эту дрянь. И, может быть, даже начать высыпаться по ночам.
Она провела пальцем по пустой цепочке на шее, глядя на искры звезд за смотровым окном. Почти до самого отлета с Тариса здесь висел тяжелый жетон. Она успела к нему привыкнуть, почти сроднилась с ним, когда им наконец удалось пробить по базе номер и отправить старый искореженный кусок металла через пол-Галактики — как последнюю память о погибшем парне.
Конечно, они ничего не рассказали его семье. «Погиб как герой, соболезнуем», вот это все официальное дерьмо, ничего не говорящее по сути и ни на миг не помогающее пережить утрату, сейчас помогло им спрятаться, уберечь, не сказать в сто раз более страшных слов — слов правды.
«Иногда джедаи тоже врут, — мрачно говорила мастер, отправив сопровождающую запись. — И иногда это бывает жизненно необходимо».

Кира очнулась, осознав, что опирается двумя руками на приборную панель и тупо смотрит перед собой. Конечно, панель была заблокирована, но... пожалуй, не стоило засыпать вот так, стоя. Еще сломает что-нибудь, собьет случайно какую-нибудь настройку. Но если сейчас возвращаться в каюту — наверняка сон уйдет на пол-дороге, как обычно. К тому же, там, на площадке, по ногам так тянет холодом из машинного отделения...
Кира снова свернулась в кресле, по привычке осторожно пристраивая плечо. Меддроид говорил, что это «фантомные боли», что у людей так бывает. Но толку-то от медицинских терминов, когда оно болит, скотина, и болит так, будто там застряла здоровенная заноза...или коготь.

Конечно, их предупреждали об опасности. В тот, в самый первый раз им просто повезло. Усталая врач на аванпосте Республики, придирчиво осмотрев их с головы до ног и не найдя ни царапины, вздохнула с облегчением и явно далеко даже не в сотый раз высказалась насчет безответственных и неумных людей, потенциальных разносчиков заразы, «от-вас-я-не-ожидала-мастер-джедай». Безответственные и неумные потенциальные спасители Галактики бубнили что-то невразумительное и отводили глаза.
Конечно, перед каждым следующим заданием они честно ходили на прививку и даже таскали с собой аптечку с самыми необходимыми препаратами, даром что каждый лишний предмет в рюкзаке был категорически лишним.
И, конечно же, именно в тот день, когда прививку пора было в очередной раз обновлять, им пришло в голову сунуть нос в эти чертовы пещеры по пути к лагерю..
«Ненадолго», угу.
Можно подумать, они забыли, что из себя представляют эти катакомбы — бесконечные, запутанные, населенные всякой дрянью, из которой даже ракгулы — не самое худшее, что можно найти. А в этом куске, как оказалось потом, еще и текла подземная ядовитая река. Но нет же — «так близко к лагерю, нужно выяснить, нет ли чего ценного или опасного, может, стоит обвалить вход»!
Вот уж действительно, от любопытства тукка сдохла.
Сперва все шло хорошо, дорога была относительно сухой и ровной, тоннель не особенно ветвился, и даже запахи были нормальными — ну, по крайней мере, для подобного места. Нужно было заподозрить неладное уже тогда. Не бывает, чтобы все было так гладко.
Потом на них налетели какие-то пронзительно верещащие, верткие, плохо различимые при свете фонарей крылатые твари. Мелькали только полупрозрачные, сильно бьющие крылья, когти (кажется, сильно больше, чем их может быть на четырех лапах), огромные глаза, какие-то щупальца-клювы-хоботки — не складываясь в цельную картинку. Да и не до того было: попробуй отбейся от шустрых, летучих и многочисленных противников, даже если урон от них невелик... Пока отбились — оказались на проржавевшей платформе, каким-то чудом держащейся над рекой. И, конечно же, как в плохих фильмах, с последним взмахом лайтсабера кусок ржавой решетки под ногами у Киры просел, подломился, и она рухнула в вонючую мутно-желтую воду с высоты нескольких метров.
Очнулась уже на берегу — в мокрой одежде, с ноющими и зудящими от кислоты царапинами и ранами, которые нечем промыть, с дикой головной болью — приземлилась-то почти удачно, вода смягчила удар, но торчащий из воды железный обломок довершил дело. Спасибо, не острый был, спасибо, волосы защитили.
Мастер сидела рядом, посреди распотрошенной аптечки, ее руки едва заметно дрожали, а лицо было странным, даже жутковатым. При голубоватом свете фонаря ее ореховые глаза казались желтыми, кожа становилась мертвенной, бледно-сизой, а тонкие линии традиционных забракских татуировок казались жуткими отметинами порчи, покрывающей лица ситхов. Кира знала это по опыту и все-таки каждый раз с трудом удерживалась, чтобы не вздрогнуть.
Но потом мастер грустно улыбнулась, склоняя рогатую голову, и наваждение рассеялось. А когда она заговорила, Кира поняла, что предпочла бы, чтобы здесь и сейчас сидел неведомый ситх в личине ее мастера, лишь бы не то, что она услышала.
А услышала она, что сейчас они находятся неведомо где относительно входа, коммуникатор не ловит, подъема наверх нет, и прохода отсюда, по сути, есть только два: вверх по ядовитой реке — и вниз по ядовитой реке. И оба ведут неведомо куда.
А потом они встали, собрали аптечку и пошли — по колено в бурлящей, мерзкой желтой воде.
Можно сказать, что им повезло — привычка брать с собой припасы спасла их от редкостно глупой смерти от голода и жажды, фонарь не разбился и не выключился, река не ушла резко под землю...
В общем — да, повезло. Они шли, брели, перелезали, подпрыгивали, подсаживали друг друга, сползали вниз, лезли наверх, снова шли. Когда уставали, делали привалы. Когда хотелось спать, спали — на всякий случай по очереди. Кира травила байки, Раднари показывала какие-то техники, и обе они старались не обращать внимания, какими легкими становятся походные сумки. «Очень, очень глупо было бы умереть вот здесь, в этой вони, глубоко под землей,» — думала Кира, вставая с земли, закидывала сумку на спину и шла дальше. О чем думала Раднари, было непонятно: мастер, как всегда, казалась отстраненной, собранной и немного грустной. «Мне бы ее спокойствие и веру в Силу», — вздыхала Кира про себя.
Конец их долгого пути наступил внезапно: раздался в стороны узкий коридор, река разлилась в стороны, сходя на нет, а вокруг раскинулся огромный зал, заваленный мусором.
И, конечно, именно там их, усталых, вымотаннных, с разъеденными кислотой ногами, и ждало очередное гнездо.
Они едва не пропустили первую волну атаки — задохнувшись от практически чистого воздуха, потеряв почву под ногами, впервые за это время воспрянув духом, — когда на них с воплями, как из ниоткуда, вывалились ракгулы.
В этом гнезде они были не слишком многочисленными, но какими-то особенно крупными, мускулистыми, как чересчур много тренировавшийся мужчина. Вначале казалось, что все в порядке, что еще чуть-чуть, и они отобьются — как за спиной тоненько, по-девичьи, вскрикнула — взвизгнула — всхлипнула Раднари. Развернувшись, Кира разрубила тварь, повалившую ее мастера на землю — и тут же, не глазами, не логикой, чутьем, не успев ничего толком разобрать в неверном свете, поняла, что надо отступать. Срочно.
Она с трудом удерживала оборону, пока Раднари, хрипя, пыталась отползти хоть куда-нибудь, где за спиной будет хотя бы стена. Потом, отшвырнув нападавших силовой волной и добив двоих особо настырных, Кира перекинула мастера через плечо и побежала так быстро, как позволяли усталые подгибающиеся ноги.
Переход, поворот, лестница... лестница... дверь! Дверь в комнату, и ключ торчит в замке!
Кажется, когда-то, триста лет назад, это было какое-то подсобное помещение. Маленькое, тесное, практически бесполезное. Когда-то там сваливали ненужные инструменты или же сидели и пили чай, кто знает.
Сейчас там был хаос и разруха, осыпающееся трухой дерево, каменная пыль, покосившиеся стены... но самое главное — в этой маленькой, закрытой со всех сторон комнатке не было никого, кроме них. И была только одна дверь — тонкая, но целая и с замком.
Кира сгрузила Раднари на какую-то относительно ровную поверхность, заперла дверь и начала, изо всех сил пытаясь успокоиться, разбираться в ситуации.
А дела были плохи — дальше некуда. Мастер пыталась улыбаться стремительно бледнеющими губами, и грудь, плечо и гортань у нее были изодраны в клочья — так, что при каждом вдохе в груди булькало что-то, а при каждом выдохе вокруг разлеталась кровавая пыль. Кира дрожащими руками копалась в том, что она вытряхнула из аптечки, и понимала, что не понимает, ничего-ничего-ничего не понимает в медицине.
— Кира, — едва слышно шевельнулись губы Раднари, — все будет хорошо.
Кира закусила губу и вколола ей первый препарат, не особо разобрав его названия. Раз лежит в аптечке — значит, нужен.
Потом она что-то колола, что-то зашивала — простой ниткой, простой иголкой, вынутой из ворота, что-то заклеивала и заливала бактой. Долго-долго-долго.
Раднари смотрела на нее не отрываясь, не моргая, будто боясь потерять из вида — и заблудиться где-то в обмороке и смерти. Смотрела, смотрела, смотрела — и потом, когда Кире стало казаться, что уже все, все бесполезно, все поздно, сейчас все кончится, сейчас глаза закатятся, и она останется наедине с трупом самого дорогого ей человека — Раднари осторожно вздохнула и прошептала:
— Все так. Посплю теперь... — и, когда Кира перевела дыхание и отвернулась: — Комм...
Это означало «коммуникатор проверь». Кира безнадежно поднесла к фонарю устройство — и глазам своим не поверила. На экране значился едва заметный сигнал.
Тихо-тихо, боясь спугнуть, сбить настройку, потерять сигнал и с ним последнюю, едва затлевшую надежду, она нажала соединение. Усталый дежурный офицер из лагеря только присвистнул, определив их координаты. «Утром будем, — сказал он буднично. — Не, раньше никак. Вы это... вакцина у вас там есть?»
«Вакцина,» — прошибло Киру холодным потом.
Они боятся лететь сюда раньше. Они боятся увидеть здесь...
«Мы же брали с собой быстродействующую. Мы же брали... Ну найдись же, ну найдись же...» — умоляла она не то бессловесное лекарство, не то Силу, не то неведомо что, пока лихорадочно перерывала недра опустевшей аптечки и перебирала разбросанный мусор.
Судя по оберткам, она вколола мастеру три капсулы вакцины, одну за другой. Видимо, забывала, что уже сделала это, и вкалывала снова.
У четвертой, случайно завалившейся за подкладку, была нарушена упаковка. И, судя по всему, часть вакцины не то испарилась, не то вылилась... Кира задумалась, а можно ли ее, в таком случае, применять, и в этот миг поняла, как страшно, будто проткнутое раскаленным прутом, болит плечо.
На ощупь, насколько хватило скошенного взгляда, было не понять, что случилось, в какой момент и чем в него ткнули. Она в ужасе перебирала эпизоды схватки — и не могла вспомнить: слишком быстро, слишком сумбурно... морды, когти, оскаленные пасти, блеск слюны в прыгающем свете фонарей... Коготь? Клык? Лезвие? Что это было?!..
Можно было промыть и перевязать, на это материалы еще оставались. Можно было вколоть вакцину — вдруг сработает. Кира опустилась на колени возле мастера, понимая, что не в силах сделать ничего. Именно сейчас ей нужно быть сильной — и именно сейчас у нее не поднимаются руки.
Только пульсирует болью эта рана — такая простая, такая чистая, такая безопасная. Едва задето мясо, она чувствует. Ни сухожилия, ни кости, ни крупные сосуды не задеты. Ничего страшного. Самый простой, самый минимальный медицинский уход, и все будет, как новенькое...
А за дверью слышны шаги — медленные, неторопливые, спокойные. Скрежет когтей о камни. Тяжкое, хриплое дыхание. Эта тварь крупнее прочих, крупнее и хитрее. Она никуда не торопится. Она чует свою добычу через каменные стены и дверь. Ей не нужно искать оставленный ею кровавый след. Она может поднимать в воздух камни и швырять противника оземь, не прикасаясь к нему. У нее в шипах — остатки джедайской одежды, последние лохмотья, которые скоро смоет здешний кислотный дождь.
Она идет, тяжко шаркая когтями — все ближе, и ближе, и ближе.
Она ничего не знает, ничего не хочет, ничего не умеет — кроме одного стремления: жрать. Жрать, раздирая теплую плоть, чувствовать, как утекает из нежного тела жизнь, глотать куски трепещущего мяса, давиться им, заходясь от восторга. От единственного доступного ей восторга: жрать.
Она втягивает воздух — и, кажется, смеется — да нет, просто рычит, скуля и подвывая, срываясь на визг. Еще чуть-чуть — и она ударит тяжкой когтистой лапой по хлипкому убежищу жалких людишек, заскрежещет по металлу коготь, рассыплется в прах камень и пластик...

— Тшшш, тише, тише... — Кира вынырнула из сна, как утопленник из воды — хватая воздух ртом, давясь криком, — и поняла, что она в рубке их корабля, что давным-давно остался за бортом Тарис, что меддрод давным-давно проверил ее рану и не нашел в ней заражения... и что ее крепко-крепко прижала к себе по-дневному одетая и, кажется, не ложившаяся спать Раднари.
— Пппростите, мастер, — попыталась она выдавить — отползти, извиниться, привести себя в порядок. Но Раднари обняла ее так по-сестрински крепко, смотрела так заботливо, тревожно и тепло, что Киру как будто прорвало.
Вместе с рыданиями она, по слову, выдавливала из себя ужас, мучивший ее многие недели — и, по слову, в такт движениям маленькой горячей руки, гладящей ее по рыжему встрепанному затылку, она понимала, что ей становится легче. Будто, разделенный с другим, уходил этот кошмар — те долгие часы, оставшиеся до рассвета, когда она сидела над не живым-не мертвым телом подруги, и думала, каждую секунду думала — а успеет ли она включить лайтсабер у своего горла в ту секунду, когда начнет переставать быть собой?..
— Знаешь, Кира, — негромко и очень серьезно сказала Раднари, когда и слова, и слезы иссякли. — Я тут подумала... Поехали на станцию, пока нам ничего нового не поручили. Сидеть тут, в этой жестяной коробке, где эхо гуляет, — это не лучшее, что можно сейчас придумать. И, кстати, заодно поищем, чем закрыть стены, чтобы убрать эхо.

Девушка, свернувшаяся в пещере над водопадом, мимолетно улыбнулась. Она-то теперь уже знала, что старшие над юнлингами были прекрасно осведомлены об этих посиделках и смотрели сквозь пальцы. Когда еще можно не высыпаться по своей воле, как не в детстве?
Кто-то тихо плакал, спрятавшись под лестницей, из-за проваленного экзамена, кто-то от злости ушел за границу силового ограждения и бродил там по лесу, пиная камни. Девушке казалось, что она не предполагает — а видит, хоть и не глазами, сизый тусклый отсвет тоски, алую ярость, золотые искры любви. Наступающая ночь сияла жизнью. Многими жизнями. Отсюда казалось, что ты видишь не крошечный кусочек планеты — а вся она, целиком, лежит на твоих коленях. Сердце щемило от нежности к этой беспомощной и одновременно всесильной красоте.
Где-то высоко, невидимый и крошечный с такого расстояния, висел у орбитальной станции «Защитник». Средство передвижения? Дом? Друг? Пожалуй, все это вместе. Кольнуло мгновенное чувство вины — и тут же ушло. Да, нужно спешить, но эта ночь на Тайтоне... она имеет на нее право! Хоть немного, совсем чуть-чуть передохнуть, привести в порядок мысли, надышаться этим покоем...
«Да какая разница, — шепнуло в голове. — Куда торопиться. Все равно бесполезно. Ничего не выйдет».
«Все получится, — она упрямо склонила голову. — Нужно просто постараться».
«Ну-ну, постаралась одна такая. И что из этого вышло?»
Смерть. Плен. Разрушения. Муки. Молнии, раздирающие болью плоть. Безнадежный, бесполезный бой — вчетвером на одного. Беспамятство. Беспомощность.
«Нет. Нет!!! — она стиснула руками голову. — Я не беспомощна. Я...я смогла вырваться. Я справилась».
«Тебе помогли. Или...позволили помочь, как ты думаешь? Ты уверена, что тобой по-прежнему не управляют?»
«Уверена! Да, я уверена. Я в себе и помню себя, помню, кто я...»
«А тогда не помнила. И сейчас не помнишь. Что ты тогда делала — тогда, под чужой властью? Может быть, ты убивала невинных и пытала своих друзей, а сейчас оправдываешься подчинением чужой воле?»
«Нет. Я...я не виновата. Я не помнила себя».
«Или это как раз была настоящая ты. Такая, какая ты есть. А доброта, справедливость — это все напускное».
«Нет! Я...не хочу, не хотела этого никогда. Меня заставили».
«Ну да, конечно. Тебя заставили. Поэтому сейчас ты сидишь в самом красивом на свете месте и жалеешь себя-бедную, а твои друзья...»
Вспышкой в глаза: мастер Брага на пыточном кресле. Маска сорвана, он задыхается от ядовитого для него кислорода, бьется в оковах, пытаясь освободить руку и хоть как-то прикрыть ротовую щель. Мастер Нарезз подобострастно распростерлась перед ситхом, который лениво, не глядя, пинает ее лекку.
«Не хочу это видеть! Не хочу об этом думать!» — она зажмурилась и затрясла головой, пытаясь выгнать мучительные видения. Не думать. Успокоиться. Сосредоточиться на том, что здесь и сейчас. Вот камень, он еще теплый от солнечного света. Вот шумит вода...
Разбросанные по холодному пластику мертвые тела. Разбитая грудная клетка. Проломленный череп. Тело, разрубленное надвое — аккуратный разрез, сделанный лайтсабером. Пыточный дроид приближается нарочито медленно, сверкает ядовитая капля на острие. С кого-то медленно, виток за витком, снимают кожу. Кому-то отрезают пальцы, один за одним — не давая потерять сознание.
Кира на пыточном кресле. Кира...
«Нет! Я спасла ее! Я...с ней теперь все будет хорошо!»
«Если вы опять не попадете в плен. Как ты думаешь, что с ней сделают, если узнают, кто она?»
«Не попадем. Не узнают. С ней все будет хорошо».
«Ай-яй-яй, да ты привязалась к ней, мастер-джедай. Разве это не запрещает Кодекс?»
«Я не...сделала и не сделаю для нее ничего такого, что не сделала бы для любого другого. Я хочу, чтобы она была жива, не страдала... и была счастлива. Я хочу этого для любого живого и разумного существа».
«Ты опять лжешь себе. Зачем? Маленькая, беспомощная, гордая и лживая тварь. Тебе не место в Ордене. Ты погубишь все, за что взялась, и всех, кто тебе поверит».
— Совету виднее, — прошептала она уже вслух, кусая губы. На желтые глаза наворачивались непрошеные слезы. — Если Совет считает, что я все еще...достойна доверия, значит, у него есть основания для этого.
«Совет допустил эту миссию, которая закончилась таким чудовищным провалом. Хотя их предупреждали, ведь так? Совет не всеведущ, и ты это прекрасно знаешь. Совет не заглянет тебе в голову. Ты лжешь и им тоже. Ты лжешь и своей ложью подставляешь всех. Всех: Республику, джедаев, своих друзей, тех, кто пойдет под твоим началом».
— Я подведу их, если буду сомневаться. Я должна быть сильной, должна быть уверена в себе. Я проиграю, если буду медлить и бояться.
«О нет, ты не будешь медлить. Ты быстро и уверенно приведешь их к полному краху. Опять. А ведь они тебе так верят...»

— Мастер! — Раднари не сразу поняла, что этот голос раздается в реальности, а не звучит в ее голове. — Мастер, вот ты где!
Раднари отшатнулась, закрывая лицо от луча фонаря, ударившего прямо в глаза. Луч метнулся — и стыдливо спрятался. Зашуршали под ногами камушки. Да, и правда — человеку сложно ориентироваться в темноте без рукотворных источников света. Даже забракам, и то проще.
Кира подошла и опустилась рядом на землю, неловко подбирая под себя юбку.
— Я просто... мне отчего-то стало так тревожно за тебя. Не знаю, почему, — смущенно сказала она, кусая пухлые губы. — Ты так ушла внезапно...
— Я просто хотела побыть одна, — только сказав это, она поняла, как резко оно звучит.
— Ой. Извини. Совсем не хотела тебе мешать.
Кира вспыхнула, смутилась и начала вставать. Камушки опять посыпались, скатываясь с площадки вниз, в долину. Раднари схватила ее за руку, удерживая: мысль опять остаться наедине со своими сомнениями сейчас казалась ей чудовищной.
— Не надо...останься. Пожалуйста.
Кира засияла.
— Конечно! Без вопросов!
— Только погаси фонарь. Глаза быстро привыкнут к темноте.
Спустя пару минут Кира выдохнула:
— Ничего себе! Здесь так красиво ночью...
Раднари улыбнулась. С ней было хорошо вот так вот сидеть и молчать рядом. Было спокойно и уютно, думалось больше о каких-то простых и обычных вещах: что в «Защитнике» надо бы изменить конфигурацию кают, чтоб стало больше жилого места; что надо скорректировать список закупок провианта, ведь экипаж вырос аж на двоих подряд... и черт его знает, как бы подойти к этому гордому ситхскому лорду с вопросом, что он предпочитает на завтрак. А также обед и ужин, или как там у них принято. Как бы не оскорбился, он же небось выше всего этого. Надо будет эту задачу повесить на С2Н2, что ли, все равно ему готовить на всех...
Между деревьями кружились светляки, кто-то шел по дороге внизу — может, кто-то разумный, может, зверь. Водопад пытался петь, попадая в выемку камня.
— Мастер, — Кира завозилась, нарушая тишину. — А когда я пришла... ты с кем-то говорила, или мне показалось?
Раднари растерялась.
«Давай, давай, скажи ей, что ты в голос говорила с...подсознанием? Как ты это называешь? Альтер-эго? Темный двойник? Как ты думаешь, что скажет это Дитя Императора, долгие годы изгонявшее его голос из своей головы? Как ты думаешь, как быстро она расскажет все Совету? И как ты думаешь, что подумает об этом Совет?»
— Я...ни с кем.
«Отлично, давай, лги ей. Отличное начало, что уж тут. Просто великолепное начало падения на Темную сторону. Или это уже далеко не начало?
А что, если это и правда голос Императора в твоей голове? Что, если он по-прежнему управляет тобой?»
— А, наверное, почудилось. Водопад так шумит... — вздохнула Кира.
«Нет. Я в своем разуме и в своей воле. А ты просто голос сомнений у меня в голове».
«Ты уверена? Ха. Девчонка. Думаешь, ты тогда — под подчинением — не думала, что ты в своем уме? Ты не помнишь, но это ничего не значит».
«Замолчи».
«А ты уверена, что все вот это вокруг тебе не чудится? Может быть, прямо сейчас ты убиваешь своих друзей, пытаешь Киру — а твое сознание грезит о горах и водопадах Тайтона?
Ты уверена, что твой побег тебе не почудился?
Ты уверена, что ты кого-то спасла, хотя бы кого-то?
Что ты спасла хотя бы саму себя?»
Раднари закусила губу. Хотелось застонать в голос, затрясти головой, прогоняя эти безумные и черные мысли. Хотелось сунуть голову под водопад, чтобы ледяная вода затекла за шиворот и вернула чувство реальности. Хотелось попросить Киру взять ее за руку, чтобы почувствовать тепло живого человеческого тела.
Но она просто глубоко вздохнула, и еще раз, и еще. Перед ее мысленным взглядом возник голокрон, который нужно было разобрать, слой за слоем.
Кира покосилась на нее, но не решилась вмешиваться.
До рассвета оставалось еще много времени.

Она слушала вполуха, как лорд Скордж, трепеща от ощущаемого даже ею нетерпения и предвкушения, дает последний инструктаж - который это по счету последний, пятый? или сотый, если считать от вылета с Тайтона? Слушала - и думала, что, кажется, уже любит эту планету. Чужую, враждебную, смертельно опасную - и такую красивую, как редкая, бесценная, живая драгоценность. Дромунд-Каас был похож на некоторых из ситхов, что встречались ей. Прайвен. Райлла. Скордж. Ярро. И многие, многие другие... Те, с которыми хотелось драться не против друг друга, а рядом. Несмотря ни на что. Спорить, ругаться, бить кулаком по столешнице, спускать пар, лупцуя тренировочных дроидов - и снова быть рядом, быть бок-о-бок. Как бы там ни было.

...Темный Храм ощущался на теле планеты как рана. Старая, гнилая, уже давно не болезненная рана. Рана, которую здоровый организм пытается вылечить, пытается - и не может. Она не так серьезна, чтоб убить его - но и зарастить ее никак не получается. И дело было не в древней, тяжелой и мрачной архитектуре - а в чем-то, что таилось там, в глубине, внутри, как личинка в воспаленной ране. Нужно вскрыть, вынуть паразита, промыть исходящую гноем плоть - и тело само зарастит канал. Тогда - и не раньше.

Сейчас ей казалось, что ей не нужны карты и указания - будто прямая нить натянулась между ее сердцем и ее целью. Можно отходить от прямой, петлять, останавливаться и путать след - это не имеет значения.

Темный Храм был полон безумия. Безумия и боли - она чувствовала их даже сквозь щиты, которые Скордж приучил ее держать, что бы ни случилось, даже в обмороке или во сне. Прав был Скордж, предупреждая о том, что разумным из плоти и крови тут не место - они быстро перестают быть разумными. Бедные безумцы - можно ли было их еще вылечить? или смерть от ее меча - лучшее, что могло с ними случиться? Выбора все равно не было. Нужно было пройти вперед, до цели...

Когда оставалось совсем немного, пришло сообщение: Кира в беде. Ранение, превосходящие силы противника, вероятность выживания... "Что сказал бы Скордж? Скордж бы сказал: мы все тут солдаты, наша миссия слишком серьезна, блаблабла... Нет, Скордж бы сильно меня не одобрил. Правда, он всегда меня не одобряет. И угораздило же его со мной связаться..." - думала Раднари, прокладывая себе путь в один из переходов Храма.

- Вроде как, это мы должны врагов на себя отвлекать, а не тебя от цели, - усмехнулась Кира - и тут же скривилась, зажимая рукой рану.

Ничего. Теперь она выберется. Главное, что эту кучу раскидали в четыре руки... и два манипулятора.

Выберутся ли они все, если она проиграет и погибнет? Или эти переходы и катакомбы украсятся еще четырьмя трупами - и одной кучей ржавого металлолома?.. Раднари подавила в себе постыдную мысль - отослать Т7, пока не стало поздно. Нет. Гордый дроид не примет этого, смертельно оскорбится, что ему не дали поучаствовать, помочь в решающем бою...

Вот мы и пришли.

Она почувствовала это прежде, чем увидела вдали темную фигуру, озаренную призрачным фиолетовым светом.
Вот она, вот та финальная точка, в которую они все шли так долго. Здесь решается судьба не только Республики, не только Империи, но и всех тех, кто никогда не слышал ни о Республике, ни об Империи. Там, высоко в небе, корабли Республики стоят насмерть, отвлекая внимание. Здесь, рядом, в глубине катакомб ее друзья отвлекают внимание безумцев и стражи, не давая сбежаться на зов властелина.

Они сейчас, впервые, остались один на один...
"Нет, - поправила себя Раднари. - Это он - один. А я не одна. И никогда одна не буду. Как бы там ни было".

Мастер Оргус.
Аэлара.
Мэй.
Фай.
Гранд-мастер Сатель.
Т7, Кира, Скордж, Раск и Док.
Веллеш.
Рэйтан.
Мастер Лиха.
Темер.
Мастер Брага.
Лим.
Мастер Кивикс.
Тала-Рэ.
Прайвен.
Ярро.
Райлла.
Ана.
"Да, и вы, вы тоже, - тихо засмеялась она про себя, - вы бы ужасно возмутились такому соседству, но и пусть, пусть".
И еще - многие, многие другие...

Ей казалось, что изнутри ее наполняют тепло и радость - будто все они - живые, мертвые, свои и чужие - были сейчас вместе с ней - здесь. Будто все они положили руки ей на плечи. И ничего не было страшно - как бы там ни было. Что бы ни случилось.

Все будет правильно. Теперь она понимала это вполне.

Она остановилась у ступеней трона, не спеша выхватывать мечи. Она чувствовала, как напряжены отсутствующие железные нервы притормозившего чуть дальше Т7. Ее шаги рассеялись эхом в огромной зале - и затихли в углах.

- Зачем Вам это? - тихо спросила она.

Второй. Третий. Четвертый. Пятый.

Раднари отслеживала новых противников краем глаза, не отводя взгляда от основного - настоящего. Положила руки на рукояти лайтсаберов, напряженная, как струна, собранная и спокойная, как на экзамене. "Зачем ему столько дублей себя? - мелькнула мысль в голове. - Он что...боится не справиться со мной один-на-один? Ему нужна поддержка?.."

Тихо, не удержавшись, засмеялась вслух, но заставила себя стать снова серьезной. Все-таки нехорошо смеяться над врагом. Даже если ты не над врагом, а... ну, вроде как над ситуацией в целом.

- Вы... наслаждаетесь? Сидя здесь, в этой гробнице, среди паутины, безумцев и трупов, или на этой своей станции, где металл, пустота и эхо гуляет, Вы - наслаждаетесь миром? И Вы хотите уничтожить этот мир, чтобы иметь возможность делать то, чего Вы никогда не умели делать?.. - остановилась на полуслове, добавила тихо и серьезно: - Вы сумасшедший. Или несчастны настолько, что это свело Вас с ума. Жалко. Такая силища - и так впустую...

Тихо гудели призрачные мечи, фиолетовые сполохи метались по темным стенам. Это было... да, пожалуй, это было даже красиво. Даже если ее путь закончится здесь, даже если это будет последним, что она видит, это - красиво. Хорошо, когда красиво. Умирать - грустно, но что уж тут. Попробуем не умереть все-таки. Не в первый раз, в общем-то.

- В одном Вы правы. Моя смерть и правда ничего не значит. Потому что на мое место придет другой - или другая, или другие. Не важно. И рано или поздно, спустя день или тысячу лет, Вашему сумасшествию будет положен конец, - она с трудом заставляла себя говорить спокойно, но в ее голосе все равно звучала, неприкрытая и не осознаваемая, жалость. - Точно так же, как это случилось со всеми остальными до Вас, теми, кто считал себя сильнее всего мира и жизни в нем. И чье существование было таким же...бессмысленным, как попытки лот-кошки ухватить себя за хвост. Хотя нет, лот-кошке хотя бы весело...

Она плавно, одним движением, сняла с пояса мечи и активировала их - не меняя позы и не трогаясь с места. Концы мечей, скрещенные, смотрели в пол - не угроза, не начало атаки, но готовность к защите.

"Значит, его можно победить. Если атаковать настоящего, отбиваться от остальных...ох, главное их не перепутать".

- Мне жаль, что Вы сделали из своей жизни... этот кошмар. Да поможет Вам Сила исцелиться.